Читать книгу - "Портрет Невидимого - Ханс Плешински"

«Ринальдо» (любовная история времен крестовых походов) начиналась в музыкальном смысле помпезно, а с постановочной точки зрения — фрагментарно. Рыцари-крестоносцы, молодые авантюристы, в Святой земле дают полную волю ярости, обусловленной их жадностью, самомнением, фрустрациями. Но в опере «Ринальдо» на всё наброшен иллюзорный покров любви. Влюбленная волшебница Армида пытается сбить с толку героя Ринальдо, который, единственный из всех, хочет оставаться человеком чести…

Меня радовало, что искусство отомстило за себя, что произведение, которым пренебрегали на протяжении трехсот лет, теперь привлекает тысячи слушателей. Что, в общем, неудивительно: Гендель, желая сразу по приезде в Англию упрочить свою репутацию, работал над этой оперой с особым тщанием.[297]В ней искусно переплетены любовные дуэты, шум битв, лирические монологи, сопровождаемые нежными звуками чембало.

Во втором акте я вдруг испугался, что Фолькер сидит со мной рядом. Английскому режиссеру пришла в голову мысль сделать одного из персонажей — пленницу во дворце волшебницы Армиды — страшным, захватывающим дух олицетворением человеческого страдания. Певица выглядела на сцене белой тенью. Она словно превратилась в лед. Она парила в пространстве, в лежачем положении, и казалась спящей. Ее ария началась в очень медленном темпе, сопровождаемая единственной скрипкой:

Lascia ch'io pianga

Mia crude sorte,

E che sospiri

La liberta…

Что в дословном переводе означает:

Позволь мне плакать

Над моей жестокой судьбою

И вздыхать

О свободе…

После окончания спокойной, но западающей в душу мелодии, длившейся почти десять минут, после того, как ледяная фигура пленницы постепенно растаяла в воздухе, а вместе с ней стихла и песня Lascia ch'io pianga, в зале воцарилась тишина. Прошло сколько-то секунд, прежде чем слушатели начали аплодировать, освобождаясь таким образом от потрясения. Я сглотнул слюну. Фолькер откашлялся. Хлопки усилились. Рядом с нами уже кричали: «Браво! Браво!» Я присоединился к приветственным крикам. Этой арии, ее содержания и послевкусия иначе было просто не вынести.

— Хорошо, что театр способен на такое, — сказал Фолькер уже возле выхода, надевая пальто.

— А я, к своему стыду, даже не запомнил имена певцов, — признался я.

— Теперь бы неплохо перенестись в современное метро.

— Да, поедем на метро.

Он обвел рукой солидные бюргерские дома на площади Принца-регента: «Здесь в 1968-м почти ничего не происходило… Хотя, конечно, все мировые звезды, прилетавшие в старый аэропорт в тот год и позже, обязательно попадали сюда… Элвис, «Роллинг стоунз»… Кейт Херинг.[298]

— «Абба».

— Ну, может, и они. — Он раскрыл зонтик.

День открытия итоговой выставки в Бергамо, посвященной столетию со дня рождения Эдгара Энде, приближался. В Северной Италии собирались не только показать сами картины, но и представить отрывки воспоминаний из наследия сына художника,[299]свидетельствующие о воплощении некоторых живописных фантазий отца в сказках младшего Энде.

24 августа. Встреча с Роттенмайром. Долгий спор. Проблемы, связанные с транспортировкой. Тысяча проблем. Я совершенно без сил.

Специально ради этой выставки, которая должна была состояться в палаццо на озере Комо, Фолькер вступил в контакт с австрийским кунст-менеджером, собравшим коллекцию первых изданий книг Михаэля Энде и их переводов на иностранные языки, а также реквизит из кинофильмов по произведениям писателя. Нужно было успеть подготовить итальянский каталог. Денег, как всегда, не хватало. Но неурядицы, казалось, только подстегивали моего друга, который, словно гиря маятника, неутомимо перемещался от врачей к банковским окошечкам и обратно.

— Бергамо станет прорывом. Увидишь, после этого вернисажа картины Энде получат признание во всем мире. На аукционах цены на них уже сейчас поползли вверх.

Каким образом Фолькер познакомился с Флорианом Нойфертом, молодым актером, снимавшимся в телесериалах и крими, я не знаю. Сам я встречался с ним редко, только когда он приходил взять ключи от моей машины, а потом — после очередной поездки в Италию — их возвращал. Но иногда при таких оказиях мы с ним засиживались до глубокой ночи.

— Ну и как вы съездили? — спрашивал я его.

— Блеск! — отвечал добровольный помощник Фолькера.

— Картины уже в Италии?

— Да, и Фолькер придумал новую систему освещения.

— Где вы в Бергамо заночевали?

— Опять на молодежной турбазе.

Флориан, которому едва исполнилось двадцать пять и который был преданно влюблен в свою подружку, стал шофером и доверенным лицом Фолькера. Меня это, мягко говоря, удивляло. Но, опираясь на свой прежний опыт, я мог легко представить себе их итальянские поездки. Под управлением молодого человека мой «форд» без всяких неприятностей преодолевал перевал Бреннер.[300]Рядом с водителем сидел на подушках — в пальто и закутанный пледом — уже не способный к вождению машины Фолькер. Его физическая немощь в сочетании с душевной невозмутимостью придавала ему достоинство, какое редко встретишь у людей, занимающихся транспортировкой картин. Он был погружен в себя. Фраза из его ранних дневников (Внимание— это молитва души) сохранила для него свою значимость, несмотря на все жизненные перипетии. Молодой человек — восприимчивый и, вероятно, амбициозный— во время этих совместных поездок, конечно, чувствовал особую ауру своего попутчика. Люди, живущие не ради доходов, Флориану Нойферту наверняка встречались нечасто.

— Не знаю, стоит ли мне соглашаться на роль в сериале «Хорошие времена, плохие времена»?[301]Боюсь, ко мне навсегда пристанет ярлык актера для «мыльных опер».

— Я попытаюсь обеспечить тебе контакт с Коринной Харфух или Ханнелоре Эльснер.[302]Чтобы ты посоветовался с действительно хорошей актрисой.

— И как же я познакомлюсь с Коринной Харфух?