Читать книгу - "Сад изящных слов - Макото Синкай"

Через месяц после возвращения домой Юкино устроилась на работу — учителем на замену в частной старшей школе в городе. Там она проработала два с половиной года. Сдала за это время квалификационный экзамен на учителя, проводимый префектурой, и теперь преподавала классическую литературу в муниципальной старшей школе на маленьком острове. Жила в доме своих понемногу стареющих родителей, сама водила маленький отечественный автомобиль и каждое утро ездила на работу через высоко висящий мост. Поначалу она как на чудо смотрела с прибрежной дороги на чёрных коршунов, невозмутимо кружащих над морем, но сейчас уже дни работы в Токио казались ей чем-то далёким и удивительным.

Вагон поезда наполняется металлическим лязгом, и Юкино поднимает голову. Экспресс мчится по мосту Сэто^[87] через Внутреннее Японское море. Мимо проплывают стальные колонны, а далеко позади них светятся загородившие утреннее солнце облака. Море под ними также блестит, превратившись в широкую полосу света.

«Как же я нервничаю, — думает Юкино. — Сердце так и рвётся из груди. А ведь я решила ехать на поезде из страха, что иначе доберусь слишком быстро. Может, я сглупила? Неужели придётся ещё четыре часа провести в таком напряжении? Смогу ли я продержаться до того, как окажусь на месте?

До того, как окажусь в том саду света...»

Он искал по возможности дешёвый перелёт в Токио и нашёл — через Финляндию.

Из-за технической неисправности самолёта отменили рейс до Осаки, и в зале аэропорта Хельсинки-Вантаа попадалось немало японцев. Звуки родной речи, то и дело долетающие до слуха Такао Акидзуки, заставляют его нервничать ещё больше. Он два года провёл во Флоренции, в квартале Ольтрарно, где, куда ни пойди, соотечественников не встретишь. Первые пару месяцев он страдал от одиночества, но вскоре понял, что ему, наоборот, так удобней. Такао на деле ощутил, что он пока ещё никто, никуда не приписан и находится в пути. И как бы его ни раздражала собственная незрелость, пока он был в Токио, здесь, во Флоренции, она не вызывала ни грана неприязни. Видя перед собой работы многих мастеров, Такао до глубины души, до слёз ясно прочувствовал, что быть незрелым — состояние вполне естественное. Но теперь он знал, что следует по их стопам.

До вылета в Нариту^[88] остаётся три часа. Такао заходит в маленькое кафе-бар внутри аэропорта и заказывает полпинты^[89] «Стронгбоу»^[90]. Он решил, что алкоголь поможет расслабиться. Но официант ставит перед ним пинтовый бокал, наполненный приблизительно на две трети. Кто ж его просил! Впрочем, чем больше, тем лучше. Выпить, захмелеть, заснуть в самолёте. В Токио он окажется не раньше чем через полдня, и ему никаких нервов не хватит всё это время бодрствовать.

За те два года, пока Такао доучивался в старшей школе, он несколько раз обменялся письмами с Ней. Спрашивать у Неё адрес электронной почты он не стал, посчитав это слишком фамильярным. Первой письмо прислала Она. Сообщила, что преподаёт в частной школе. Последняя строчка гласила: «Я ещё напишу», а под ней была пририсована маленькая туфелька. То, что Она снова работает учителем, его несказанно обрадовало, и уж тем более приятно было думать, что Она поддерживает его стремление научиться делать обувь. Оповещая Её об отъезде в Италию, он всё-таки решился указать свой имейл. Следующее послание от Неё пришло по электронной почте, когда Такао уже жил во Флоренции. Так они и переписывались, по письму раз в два месяца. Оба кратко сообщали свежие новости из своей жизни. Но личных тем — например, наличие романтических отношений — оба старательно избегали. Впрочем, Такао настолько погрузился в занятия и обустройство в Италии, что в его личной жизни не происходило ничего, заслуживающего упоминания.

Во второй раз Такао заказывает пинту «Перони»^[91], но теперь ему одну пятую недоливают. Он криво усмехается и подносит стакан к губам.

«Надо бы постепенно приучать себя к другому времени», — решает он и переводит стрелки часов марки «Дизель», подаренных ему старшим братом по случаю отъезда из Японии, на семь часов вперёд.

«Я не имею ни малейшего понятия, есть ли у Неё сейчас любимый человек, или же Она и вовсе замужем, — потягивая пиво и рассеянно поглядывая на циферблат, задумывается Такао. — Даже если Она одна, Ей наверняка уже не раз делали предложение. Ведь раз мне двадцать... значит, Ей тридцать два».

Но это неважно. С кем-то Она или нет — неважно. Время нельзя повернуть вспять. Главное, что теперь я смогу исполнить данное Ей обещание. Я не знаю, считает ли Она мои слова таковым. Даже не уверен, что Она о них помнит. Но насчёт меня сомнений нет — я обещал.

В том саду света, почти пять лет назад, я коснулся ноги Юкино-сан. Коснулся, чтобы сделать для неё туфли.

«Я делаю сейчас пару туфель, — сказал Такао Акидзуки в той беседке, окутанной светящимся дождём. — Я пока не решил для кого. Это женские туфли». А затем он зарисовал контур моей ступни на бумаге.

Не знаю, помнит ли он о своих словах, но для меня они прозвучали как обещание. Так что, если Акидзуки-кун на самом деле когда-нибудь станет башмачником, я бы хотела заказать у него туфли. Мне кажется, он сумеет передать в них то, что творилось тогда в наших сердцах, — как если бы чувствам можно было придать форму.

«Нагоя! Поезд прибывает на станцию Нагоя!» — раздаётся из динамиков беззаботный голос проводника. Ох, да они уже в Восточной Японии! Юкино осушила три банки пива, но напряжение, напротив, только возрастает. За окном скоростного поезда, словно пример изображения перспективы, тянется бесконечный ряд стальных опор линии электропередачи, плавно скользящий назад по ходу движения. Майское небо закрашено в серый цвет. По вагону идёт продавщица, развозящая еду и напитки. Юкино никак не может решить, стоит ли ей купить ещё немного пива.

Когда он сошёл с экспресса из Нариты на станции Синдзюку, накрапывал мелкий дождь.

Такао окунается в знакомый, влажный майский токийский воздух, вдыхает его полной грудью, шагая по платформе. И вдруг вспоминает, как точно так же делал глубокий вдох, выбравшись утром из переполненной электрички по дороге в школу.