Читать книгу - "Между небом и тобой - Лоррен Фуше"

Иду домой. Мама думает, я на занятиях хора. С тех пор как Альбена стала меня обвинять в несчастье с Шарлоттой, у меня все время болит живот. Интересно, если это окажется аппендицит, может быть, за мной прилетит вертолет и меня положат в одну палату с сестрой?

Жо и Сара возвращаются из Лорьяна. Объясняю Жо, что меня надо срочно прооперировать. Он велит мне лечь, потирает руки, чтобы они согрелись, кладет их на мой живот и очень сильно нажимает. Еще он просит подтянуть коленку к животу, а потом – пройтись. И ставит диагноз: острый приступ тоски. И назначает лечение: блинчик с нутеллой. Край блинчика я отдаю Опля. В день, когда случилось несчастье, щенок до вечера сидел запертый в папином «танке», ничего не ел и не пил. Он тогда написал на кожаное сиденье, но никто его даже и не заругал.

Маэль – остров Груа

Ив все-таки хотел заручиться моим согласием, поэтому сразу же рассказал, что учит Помм играть на саксофоне и что она решила сделать сюрприз отцу. Конечно, я согласилась, я уважаю дочку за умение хранить тайну и, когда она возвращается домой с так называемого хора, не задаю никаких вопросов. Надеюсь, Сириан не разочарует ее снова! Я любила его таким, каким он был, и нахожу его черты в нашей дочке – его смелость, его честность и даже его склонность к безрассудным поступкам. Мы любили друг друга два года, я верила, что он останется на острове, но ему непременно надо было превзойти Жо. Ох, как я боялась, что Сириан что-нибудь с собой сотворит, когда он не прошел по конкурсу в Политехничку, но в нужный момент появилась Альбена. От того, что они поженились, ей никакого толку: она так же, как я, одна растит дочку У нее не муж, а призрак в сшитом на заказ костюме.

– Сегодня вечером приедет Федерико, – объявляет Сара. – Он пробудет у нас три дня.

– Думаю, он будет спать в твоей комнате?

– Зря так думаешь. Мы много чего успели за два праздника, но между нами ничего не было. Приготовлю ему синюю гостевую. – Потом вздыхает: – Говорю, говорю Альбене, что Помм спасла Шарлотту, – не слышит.

– А Помм не хочет снять с себя обвинение, выдав сестру, – вздыхаю я.

– Когда мы с Сирианом были маленькие, мы иногда сами подставлялись, чтобы одного наказали вместо другого. Вот такую же близость с ним я ощущала, когда мы музицировали с этим кретином Патрисом. Сириан был очень, очень одаренный.

Киваю. Он играл мне на саксофоне в скалах, перед тем как сделать предложение и попросить уехать с ним в Париж. Ему и в голову не приходило, что я могу отказаться.

Федерико – остров Груа

Я не страдаю морской болезнью, но иду по берегу, и меня качает. Зачем я сюда притащился? Что в Саре есть такое, чего нет в других? У нее лицо мадонны и тело богини. Она невероятно хрупкая, и это так волнует… Она обаятельная, она сильная, она влюблена в кино. В Риме у меня было ощущение, будто мы сто лет знакомы. Предполагалось, что мы сегодня вечером ужинаем в Париже, но вот я здесь, на isoletta^[133]. Четыре часа в поезде плюс пятьдесят минут на корабле. Sono pazzo. Я сумасшедший. Pazzo di lei. Я схожу по ней с ума.

Паром, который перевез меня на остров, выше всех стоящих в порту на якоре парусников и рыболовецких судов, но по сравнению с гигантскими пакетботами, которые проходят у меня под окнами в Венеции, просто смешной малыш. Я набил шмотками рюкзак цветов футбольного клуба «Рома» – кто-то из приятелей его у меня забыл, а они тут, на острове, небось подумают, будто я футбольный фанат.

– Привет! Один, два, три!

– Сара!

Прижимаю ее к себе, потом неохотно отпускаю.

– А вот и Груа! – Она разводит руки в стороны, подражая экскурсоводам, которые демонстрируют азиатским туристам площадь Святого Марка.

С серьезным видом отбиваю поклоны на все стороны света:

– Федерико, piacere, очень приятно!

– Привет, привет! – кричит Сара, войдя в дом и не обращаясь ни к кому отдельно.

Из кухни выходит кудрявая брюнетка и протягивает мне руку. Ее клон – детская версия – радуется, тыча пальцем в мой рюкзак:

– Гриффиндор?

– Почему это? В Риме две squadra… футбольные команды, у Lazio цвет небесно-голубой, а у Roma – такие. Но рюкзак не мой.

– Помм – фанатка «Гарри Поттера», – говорит мне Сара, надо же ей объяснить наше взаимное с девочкой непонимание. – В школе чародейства и волшебства, которая называлась Пудлард^[134], он учился на факультете под названием Гриффиндор, и цвета там были примерно такие, как на твоем рюкзаке.

– О! Grifondoro! – радуюсь теперь я. – А у нас этот коллеж называется Ноgwarts, как в Англии!

Помм распахивает глаза:

– А Гарри? Его у вас тоже зовут Гарри? А Рона как? А Гермиону?

– Их так же, как у вас.

– А Альбус Дамблдор у вас кто?

– Albus Silente… Молчаливый, если перевести. Или – безмолвный.

– Ух ты! А Минерва Макгонагалл, ну, которая преподает трансфигурацию?

– Minerva Me Granitt…

– Схожу-ка я в папин кабинет, может, он там? – говорит Сара.

И медленно поднимается по лестнице. Как я ее хочу! Она добирается до площадки, и в эту секунду у меня за спиной открывается входная дверь. Оборачиваюсь.

Я сразу его узнаю. Тот самый человек, которого я видел в Рождество, когда приезжал в Везине навестить своего друга Эрика. Хочу ему напомнить, но он качает головой. Сара уже спускается вниз, он снова качает головой, и я понимаю, что при ней мне нельзя его узнавать.

– Папа! Это Федерико, он тезка маэстро!

Ну да, ну да, я правильно вспомнил. Тогда я подумал, что Сара – из пациентов, а он объяснил мне, что она волонтер, и рассказал о татуировках. И именно благодаря ему я пригласил Сару на ужин. Но зачем он обманывает свою дочь? Мы жмем друг другу руки, глядя в глаза.

– У вас у каждого по «жозефу», – говорит Сара и поворачивается ко мне, – так в нашей семье прозвали папин свитер, который он обычно накидывает на плечи, как ты.

– Где вы познакомились? – спрашивает отец, хотя прекрасно знает, что она ответит.

– В Шату, в итальянском ресторане.

Я страх как удивлен, но киваю – да, мол, в Шату. Получается, в этой семье все врут.

6 января

Шарлотта – Лорьян

Мне сегодня утром делали контрольную эхокардиографию, и у них у всех был такой довольный вид… Теперь меня переведут из реанимации в обычную палату кардиологического отделения. Родители говорят, это очень хорошая новость. Я больше ничего не решаю, я только сплю, терплю, когда больно, и боюсь. Еще – вспоминаю, как Помм старалась не пустить меня к Адской дыре. В вертолете я прямо окаменела. От кислорода в горле все пересохло, мне было холодно, и я уплывала. Они хотят отнять у меня помпу с морфином, а я боюсь: вдруг теперь все время будет больно? Еще они хотят вытащить дренажи, а это вообще будет ужасно больно.