Читать книгу - "Стыд - Виктор Строгальщиков"

— Почему же Лыткин говорит, что он с друзьями отмечает в декабре?

— Они и в марте тоже отмечают, — мрачно усмехнулся тесть и характерным жестом дважды тронул пальцем шею.

— Хороший он мужик, — сказал Лузгин. — Как получилось, что у него с детьми такая дребедень?

— Дребедень! — передразнил его тесть осуждающе. — Вот были бы у тебя самого дети, ты бы так словами не бросался.

— Степаныч! Мы же закрыли эту тему.

Свет от настольной лампы падал на старика в три четверти, как выразился бы фотограф в провинциальном ателье, и четко прорисовывал все строгие неровности породистого крупного лица. Хорош, хорош, еще раз оценил Лузгин, хотел бы я так выглядеть под занавес.

— Дребедень… Что ты знаешь про Фиму? Что вообще ты знаешь про наше время, про то, как люди жили?

— Я знаю, — возразил Лузгин. — Я здесь бывал, встречался.

— Вот именно: встречался. Вот твой дружок Пацаев знает, он с нами был, он с нами жил, работал, хотя тоже… — Тесть повертел кистью руки, словно лампочку вкручивал. — А Фима Лыткин… Был такой случай… — Старик снял очки и зажмурился. — Приехал он с месторождения на партконференцию, его делегатом избрали. А ехать до города «вахтовкой» шесть часов. Домой заскочил переодеться: галстук там, костюм. Время пять, жена еще на работе, дети в садике. Оставил записку — и в трест, потом в горком. Отзаседался, значит, — снова в трест: надо же вопросы порешать, если приехал лично. Короче, домой явился ночью, где-то в час. Дети спят, жена ужин сготовила и ждет, месяца два его не видела. Он, значит, проглотил еду за пять минут, жену в щеку чмокнул — и к двери, робу свою грязную натягивать: «вахтовка» ждет, утром забуриваться. Жена в слезы, он в мат, чтобы, значит, самому не заплакать. Так с матом до «вахтовки» и бежал.

— Он мне про это не рассказывал, — с обидой произнес Лузгин.

— И не расскажет. Ну, разве что выпивши. Ладно, трудись, я пойду, мне поздно уже. И больше не ори.

— Не буду. Доброй ночи.

— Доброй… Да, вот еще что: встретишься с Ефимом — спроси его, как он трактором рулил на Сойке, когда у них фонтан шарахнул. Ну, ты и храпишь, между прочим…

— Что, так и слышно наверху?

— Еще как слышно.

Просторная двухъярусная квартира старика обладала странной акустикой — сверху вниз звуки не просачивались, снизу же вверх имела место полная прозрачность. Лузгин перемещал ковры, устилал лестницу старой гэдээровской «дорожкой», найденной в кладовке, довел тещу до мигрени, но результата не добился. Он хлопал в ладоши и громко спрашивал: «Ну, как?» — а тесть его высмеял: зачем хлопаешь, ведь голос — тоже звук… Все дело в лестнице, твердил Лузгин, потому что из квартиры ниже так не слышно, а перекрытия — стандартные, значит — лестница, в гриву ей хвост, надо думать.

По утрам Лузгин ходил в «контору», копался в файлах компьютера, шастал по сайтам, брал интервью, болтал с прессдевками. Первую главу объемом в тридцать две страницы он нашлепал достаточно быстро и приволок на рецензию Пацаеву, ерзал на стуле, наблюдая, как Боренька быстро скользил глазами сверху вниз, лист за листом, без реплик одобрения, не меняя выражения лица. А ведь Лузгин старался, долго искал интонацию, ритм построения фраз, даже длительность фрагментов размерял и бдительно следил за тем, чтобы абзацы начинались с разных букв. Пацаев дочитал и похвалил: неплохо, молодец, читается. Лузгин решил, что Боренька отделался, ему неинтересно, и вообще по барабану, стал молча собирать бумаги, и тут Пацаев добавил: все хорошо, но документы смотрятся как вставки, как кирпичи в траве, ты бы придумал что-нибудь такое, чтоб документы стали персонажами наравне с людьми, чтоб в них была интрига, был сюжет. «Ну, ни хрена себе, — сказал Лузгин, — ты загибаешь, это невозможно». А сам подумал: не лишен, собака, не лишен, мысль — верная, и даже занимательная, только в собственной-то книге что ж ты ляпал без разбору, листаж нагонял? И тем не менее Боренька прав: с документами тоска зеленая, нужен яркий прием, но в голову ничего яркого пока не приходит.

Он позвонил в пресс-службу и сообщил, что сегодня задержится. Пацаев отсутствовал, но просил передать Лузгину, чтобы к полудню тот был на месте, предстоит важная встреча. «Агамалов! — напрягся Лузгин. — Это здорово, порадуем Вальку».

Ломакин ждал его у городского почтамта. Лузгин нырнул в накуренный салон серебристого джипа и бодро сказал: «Всем привет!». Водитель джипа был ему уже знаком, но рядом с ним сидел в пол-оборота некто неизвестный, и Лузгин встревожился: ранее Ломакин никогда не приезжал с посторонними.

— Сегодня встречаюсь с Хозяином, — произнес Лузгин конспиративным голосом.

— Это хорошо, — сказал Ломакин, — но медленно, Вова, мы время теряем.

— А ты что хотел? Чтобы я вот так вот, со двора…

— Ты не со двора, — помотал головою Ломакин, — ты зять старика, известный журналист. Веди себя наглее, лезь вперед, набивайся в друзья… Ты же бильярдист, и Агамалов тоже: наври ему про свои успехи, спровоцируй, он же игрок, он клюнет.

— Ладно, попробую, — согласился Лузгин. — Ты мне лучше скажи, что решили.

— А в семье что решили?

— Там согласны.

— Хорошо. — Ломакин подбородком указал на незнакомца. — Это Дима Земнов, он директор приюта.

— О! — сказал Лузгин. — Я много слышал о вас, Дима.

Земнов был отставник из «органов» и возглавлял общественный фонд «Север без наркотиков», изрядно нашумевший в городе благодаря своим, мягко говоря, нетривиальным способам действий, жесткости к «больным» и жестокости к наркоторговцам. Городская пресса разделилась на два полярных лагеря: одни хвалили фонд за эффективность и бескомпромиссность, другие красочно описывали ужасы жизни в приюте, странные исчезновения и смерти мелких продавцов и прозрачно намекали, что под лозунгом борьбы с наркоторговлей идет банальная война за рынки сбыта, зачистка и захват территории. Лично на Дмитрия Земнова вешали причастность к целой серии заказных убийств, но он был депутатом и героем и суду пока не подлежал.

— За вашим парнем мы следим, — сказал Земнов, пожимая руку Лузгину. — Он вербовщик. Сам не колется и в сбыте не замечен. А вот семейка торгует в открытую. У них квартира на первом этаже, так к окну на кухне по снегу аж тропинку протоптали.

— Да ну! А что милиция?

— Дважды делали рейд, ничего не нашли.

— Как же так?

— А вот так… На той же площадке живет участковый. Еще вопросы есть?

— Ну и сволочи… А что по Махиту?

— Не можем вычислить. — Ломакин приспустил стекло и выбросил окурок. — Еще раз спрашиваю, Вова, ты не ошибся? Это действительно был Махит?

— Это был Махит, — с нажимом ответил Лузгин. — Я не ошибся, Валя.

— Если так — найдем, — сказал Земнов. — Ну что, поехали?

— Поехали… Я же просил! — чуть ли не вскрикнул Лузгин, увидев, как из стада машин на стоянке вслед за джипом выруливает черный фургон с диагональной красной полосой и белыми буквами СБН. — Людям же стыдно!.. Неужели нельзя все это сделать по-тихому?