Читать книгу - "Да будем мы прощены - Э. М. Хомс"

Босс отпирает дверцы своей «тойоты». Песня автоматического замка эхом отдается от других машин. Я себе представляю, что когда-нибудь автомобили начнут отвечать друг другу на чириканье в постмодернистской перекличке. Гибридные, где вы? Чирп-чирп, мы везде.

Он вытаскивает из-под сиденья конверт – стандартный белый номер 10 – и подает его мне.

– Возьми.

Я не вынимаю рук из карманов.

– Возьми, – повторяет он уже настойчиво.

– Что это?

– А по виду не понятно?

– С виду похоже, что это деньги.

Он сует конверт мне.

– Ты идиот, – говорит он. – Я пытаюсь тебе помочь. Мне хреново. Я должен был все это по-другому сделать. А вот ты, – это он мне, – вот ты должен был свою книгу закончить.

– Жертва виновата, – говорю я, не вынимая рук из карманов.

– Я не мог тебя прикрыть. Мне нечем было подкрепить свою точку зрения.

И он снова сует мне конверт.

– Спасибо, не надо.

– На каком основании?

– На том, что я ни у кого не возьму конверта с деньгами. Насколько я тебя понимаю, ты меня подставляешь. Секретарша – свидетель, как ты меня вызывал, заставил пройти к твоей машине, где был спрятан конверт. Не сомневаюсь, что тут повсюду камеры, которые все записывают. А в машине – микрофоны.

– Ты параноидальный кретин.

– Я специалист по Никсону, – отвечаю я. – И знаю, о чем говорю, – бросаю я, резко поворачиваясь и направляясь к зданию.

– Куда ты?

– Присутственные часы.

Я слышу чириканье запираемой машины, потом его тяжелое дыхание и топот, когда он догоняет.

– Послушай, дело тут не в деньгах… – начинает он.

– Но ты же суешь мне именно деньги. По-тихому, чтобы я тихо ушел в ночь.

– Это мои деньги, не факультета.

– Тем извращеннее все это выглядит.

– Я надеюсь, ты передумаешь, – говорит он, входя со мной в здание. – Считай это творческим грантом.

Я беру коробки, оставленные у двери кабинета, – одна уже необъяснимым образом заполнилась мятыми бумагами. Как получилось? Может, студенты тренировались кидать бумажки в цель?

У меня в кабинете кто-то уже есть, сидит в гостевом кресле. Человек спиной ко мне, на голове заколкой для волос пришпилена ермолка.

– Чем могу служить?

– Вы профессор Сильвер?

– Да, я. – Он знает, что сейчас было на парковке? Он здесь сидит, готовый выслушать мой рассказ об искушении – как в какой-нибудь программе вроде «Напуганы, точно!». Или он тоже – элемент ловушки? – Вы интересуетесь Ричардом Никсоном?

– Не особенно, – отвечает он. – Я студент, учусь на раввина.

– И вы должны так одеваться, хотя вы пока лишь студент?

– Так – это как? – осматривает он себя. – Я всегда так одеваюсь.

– Вы работаете на декана?

– Простите?

– Шварц, декан факультета, только что пытался всучить мне конверт с деньгами.

– И что вы сделали?

– Как вы думаете, что я сделал? Послал его подальше.

– Меня интересует ваш брат.

– Расширяете клиентскую базу?

– Изучаю взаимоотношение евреев и криминала. Если не считать азартных игр, евреи практически не участвуют в преступной деятельности.

Он смотрит на меня забавным таким взглядом. Будто споткнулся о шкатулку с леденцами и отчаянно старается не показать, как оживился.

– Как вы решили стать раввином?

– Я не решал, – отвечает он. – У меня в семье все раввины. Мой отец, мой дядя. Моя сестра – автомеханик: она решила, что положение женщины-раввина слишком стеснительно.

– Мой брат Джордж прошел бар-мицву, потому что хотел получить в подарок сберегательные облигации, радиоприемник с часами от тетки, вечное перо от женщин общины и поездку во Флориду от бабки с дедом. Там, во Флориде, ему повезло – получил от одной девушки свой первый, гм… оральный опыт. Его рвение никак не относилось к Богу, а полностью – к сексу.

– Я хотел бы его изучить, – говорит ученик раввина и тут же поправляется: – Я его изучаю, но хотел бы изучить более близко.

– Каковы ваши предпосылки? Что вы хотите изучить? Как евреи сбиваются с пути?

– Можно посидеть на вашем занятии? – спрашивает он, даже не реагируя на мой вопрос.

– Нет, – сразу отвечаю я.

Молчание.

– Евреи жен не убивают, – заявляет он.

– Вы с кем-нибудь еще говорили?

– С Лефковичем.

– Это строитель пирамид? Который запихал свои «Ролексы» и украшения жены в задницу собаке, а потом взял ее на прогулку, находясь под домашним арестом? Собака просралась, а один хмырь подобрал какашку, отмыл часы и продал их, взяв за это пятьдесят процентов? Федералы этого Лефковича называли «Говенная рука».

– Да, это он.

– Еще кто?

– Эрнандес и Квон.

– Оба обращенные.

Студент-раввин удивляется, что я это знаю, но почему бы мне и не знать? В конце концов, знание фактов – суть моей профессии.

Он после паузы говорит:

– Извините, хотел бы спросить вас. Каковы ваши отношения с Богом?

– Ограниченные, – отвечаю я. – За исключением спонтанных молитв в моменты сильного горя.

– Я бы хотел больше узнать о вашей семье.

– Я человек весьма не публичный. Мы с братом очень разные люди. Разные стороны медали.

– Но у вас очень много общего. Что вы делаете, когда злитесь?

– Я никогда не злюсь. Обычно у меня вообще никаких чувств нет. – Я смотрю на часы: – Сейчас нам придется прерваться. Мне нужно подготовиться к занятию.

– Я бы хотел снова с вами увидеться.

– В приемные часы моя дверь открыта.

– На следующей неделе?

– Почему нет? Если вам это необходимо. Можно спросить, как вас зовут?

– Райан.

– Забавно, – отмечаю я. – Никогда не встречал еврея по имени Райан.

– Нас очень мало, и мы рассеяны в общей массе, – поясняет он и на выходе добавляет: – До следующей недели.

Все полки моего офиса забиты никсонианой: я специально собирал здесь толстые исторические книги, чтобы студенты в моем кабинете видели хранилище исторических материалов. Еще у меня есть несколько редких политических плакатов: Макговерн/Иглтон, Хамфри, Джеральдин Ферраро. Я аккуратно их снимаю и сворачиваю. После Никсона следующий мой любимый политик – Л.Б.Дж. Я думаю, это связано с периодом, когда я обрел политическое сознание, осознал, что существует мир за пределами гостиной моих родителей.