Читать книгу - "Энглби - Себастьян Фолкс"

— О-о, я поняла! Вы были оппиданом.

— Да-да, именно! — Тут меня осенило. — А Стеллингса — Джеймса, в смысле, — я встретил уже в университете. Мы с ним учились в одном колледже.

Вроде выкрутился. Зачем вообще было врать? Может, не хотелось даже говорить о Чатфилде. Или мозги отшибло от волнения. И я поскорее повернулся к другой соседке.

У этой ребенок был один, зато в их доме сменилось уже шесть бебиситтеров, все иностранки. Сама она снова вышла на работу в банк, кстати, там она познакомилась с Клариссой, совершенно случайно, когда работала еще в отделе «слияний и поглощений», — так что им необходим хороший бебиситтер, поскольку дома ни она, ни ее муж (он сидел рядом с Клариссой и разговаривал, к сожалению моей соседки, гораздо громче обычного) практически не бывают. Он (муж), по всеобщему мнению, погорел на одном долговременном бизнес-проекте, но выплыло все только полгода назад, так что сейчас он в отпуске и отстранен от работы. Сказал, что на новом месте постарается быть поаккуратнее.

Я дерзнул предположить, что теперь проблема с бебиситтером стоит не столь остро.

Выяснилось, ничего подобного. Все ужасно, и чем дальше, тем хуже. Латвийка была ленивая, чешка прожорливая, а полька таскала деньги из кошелька у Лоры (а может, Сесилии). Я попытался скаламбурить насчет чехов и чеков, но без особого успеха, возможно, потому, что воровкой все-таки была полька. Так что разговор вернулся к ребенку моей собеседницы, который ходит в садик, а это такое счастье.

Я поинтересовался, новый ли это садик.

Оказалось, что да и что он всецело оправдал все их ожидания. Там так внимательно относятся к деткам. И так замечательно готовят к школе — столько разных занятий с малышами! Мы последовательно обговорили каждое.

Я вертел головой то влево, то вправо: десять минут с одной соседкой, десять с другой, словно смотришь в замедленном показе теннисный матч на Уимблдоне. Я уже ничего не соображал. Чем больше слушал, тем меньше понимал. Будто их пальцы проникли в мой мозг и разъединили контакты.

Когда здешняя иностранка в фартучке подошла снова долить мне бокал, я увидел в ее глазах немое страдание.

Мне представлялось, что «званый ужин» у друга — это беседа с ним, допустим, с его женой и, скажем, еще с парочкой гостей, — оживленный общий разговор. Как в пабе или кафе.

Я ошибся.

Мне и в голову не пришло, что я три часа буду разговаривать с женами незнакомых мне людей. Ощущение, что ты сидишь в метро и пытаешься заговорить с соседками, причем у тебя даже нет с собой газеты, чтобы уткнуться в нее и перевести дух.

Кофе подали в час. К этому моменту думать я уже не мог. И забыл все, что когда-либо знал.

В половине второго я, спотыкаясь, побрел наверх. В общей сложности я выпил не меньше бутылки мерсо и полторы — «Ла Доминик» (Стеллингс до сих пор любил этот, как он однажды выразился «петрюс для бедных»). И подбирался к середине второй пачки «Бенсон энд Хеджес».

У камина стояли двое мужчин.

— Привет, вы ведь у нас… мм…

— Майк.

— Ну да. Конечно, Майк. Мы как раз обсуждаем школу, которую только что открыли в Кембридж-Гарденс — вы же знаете?

Внутри меня тихо разгоралась странная ярость… Но я был сильно утомлен и пьян, да и волшебство голубой таблетки заиграло напоследок в моих жилах, стоило хорошенько затянуться превосходным виргинским табаком.

— И не говорите, — сказал я, — о такой школе можно только мечтать.

Вернувшись домой глубокой ночью, я попытался восстановить пошатнувшееся душевное здоровье чтением дневника. Лежа в темноте, я выбрал свою любимую запись: самую первую.