Читать книгу - "Горы, моря и гиганты - Альфред Деблин"

Ближе к вечеру в здание проскользнул бледный, как труп, Дезир, сердечный друг Балладески. К Мардуку он не хотел. Но когда тот услышал о нем, велел привести. Они стояли друг против друга. У потерявшего дар речи Дезира из глаз текли слезы. Он подошел к окну, из которого выбросилась Марион, погладил подоконник, опустился возле окна на колени; всхлипывал, отвернувшись от Мардука.

— Ты думаешь, Дезир, — внезапно прошипел консул, — что это я убил Марион.

Другой сказал, запинаясь:

— Даже не знаю, что думать.

— Подойди сюда, Дезир, подойди.

Когда тот приблизился, Мардук долго смотрел на него, потом крепко обнял, пробормотал:

— Она… была добра к тебе. И ты ей делал добро. Это хорошо, Дезир.

— Почему она умерла?

— Не спрашивай. Не надо.

Консул уже отпустил Дезира; и, сотрясаясь всем телом, упал на землю, кричал, засовывал себе в рот платок; Дезир, опустившись на колени, держал его за плечи, сам плакал.

На следующее утро разбитое тело Балладески было предано огню. Кремация совершалась в присутствии Мардука, сопровождаемого черным капитаном, и Дезира.

— Я хотел бы помочь тебе деньгами, — сквозь зубы процедил Мардук похожему на труп Дезиру, когда они вышли из зала. — Но потом — это моя просьба — ты должен будешь покинуть город. Уезжай куда-нибудь подальше, с ребенком. Я предоставлю тебе такую возможность.

— Что плохого я тебе сделал, Мардук?

— Ничего. Ты просто окажешь мне любезность, уехав, ведь тебя ничто к этому городу не привязывает. Ты доставишь мне такую радость, Дезир. Обещай.

Тот недоуменно взглянул на консула, который, хотя и шагал твердо, заговорил сейчас с ним так мягко, как никогда прежде. На лестнице ратуши Дезир с упреком начал:

— У меня большое горе…

— Я знаю, знаю, — перебил консул, — но все равно ты покинешь город.

Он взял Дезира под руку. В вестибюле — безлюдном уставленном цветами стеклянном помещении — прижал его к себе, выдохнул:

— Дезир, ее больше нет, нет. Балладески нет больше. Ее место опустело. Она стала золой. Золой. Но ко мне она приходила.

Он дрожал мерз скрежетал зубами:

— Почему она пришла ко мне? И за что… покинула? Я ей ничего не сделал. Скажи, ведь ты ее знал: чего она от меня хотела. Она сломала меня и потом ушла. Почему, почему?

— Она всегда говорила, что ненавидит тебя, Мардук.

— Я ей ничего плохого не сделал. Она была здесь. И могла бы спокойно уйти.

Мардук отпустил Дезира, зябко повел плечами:

— Уходи, Дезир. Я не жду никакого ответа. Не стой здесь.

Дезир с затуманенным взором направился к двери. Мардук заставил себя его догнать:

— Дезир. Не держи на меня зла. Перед отъездом загляни ко мне еще раз. Обязательно загляни! — Он обнял его. — Не ты послал ее сюда. И не мои враги, Дезир. Что же такое было в ней? Что побудило ее от нас уйти? Ведь ты любил ее. Любил. Любил. Долгие годы находился при ней.

— Что ты с ней сделал, Мардук?

— Ничего, клянусь тебе. Я и сам сломлен, сломлен. Разве ты не видишь.

И — беспомощная дрожь.

Дезир высвободился из его объятий, ушел. Покинул этот градшафт, разъезжал по западным странам. Очень скоро разнесся слух, что он агитирует людей против «преступника Мардука».

Политика Мардука после перенесенного им удара не изменилась. Правда, на протяжении целого года город слабее ощущал на себе его руку. В угрюмом ожесточении пребывал консул, от месяца к месяцу все больше старел. Казалось, он занимается текущими делами без внутреннего участия, только по привычке. Приближенные к нему люди знали, что он часто, запершись, изливает свое отчаянье в слезах. У некоторых тогда сложилось впечатление, что достаточно дотронуться до консула пальцем, чтобы кардинально изменить направление его деятельности.

Чиновники вызывающе пренебрегали распоряжением о демонтаже фабрик Меки, приостанавливали снос фабричных зданий, не заботились о повышении доходности принадлежащих городу земельных угодий.

Об Ионатане консул давно ничего не слышал. Занимаясь из последних сил текущими делами, он не хотел никаких напоминаний о пережитой им боли. Мардук раздался вширь и отяжелел, голову втягивал в плечи, его маленькие глаза моргали, на висках появилась седина.

— Я уже седой, Ионатан, как видишь. А ты какой? Дай на тебя поглядеть.

По-прежнему стройный, но уже вполне зрелый мужчина: Ионатан, в длинном серебристом плаще, заколебался и не без легкого страха протянул консулу руку.

— Ты должен мне помочь, Ионатан. У меня мало помощников.

А что, консул чувствует над собой какую-то угрозу?

— Нет, мне никто не грозит.

Тускло улыбнувшись, Мардук опустился на стул; стена его комнаты посверкивала белым, как если бы была обита листовой сталью.

— Чем же занимаешься ты, Ионатан, — на протяжении дня, в течение месяца?

— На протяжении дня? — Он, как и многие другие, работает на болоте; работы там хватает.

— Ты хочешь меня упрекнуть. Ты имеешь в виду, что необходимости в этом, собственно, нет, что я мог бы просто расширить фабрики.

— Нет, Мардук. Я не имею этого в виду.

— У тебя есть какие-то другие желания?

Ионатан промолчал, лишь с удивлением взглянул на него; Мардук сидел с утомленным видом и тоже молчал.

Охранник открыл дверь: темнокожий мужчина, сенатор какого-то западного градшафта, вошел в комнату, склонился в глубоком поклоне перед Мардуком и, казалось, едва осмелился выпрямиться. Мардук, в обычной своей неприветливой манере, спросил, как зовут гостя и каковы его намерения. Тот сказал, что хотел только увидеть консула, засвидетельствовать ему свое почтение.

— Вот как, — горько усмехнулся Мардук. — Для этого, значит, ты приехал сюда. Но мне-то это ни к чему, мой друг. Мне это только мешает. Вам нет нужды прилагать усилия, чтобы я вас увидел. Я тебе кое-что скажу: вы ни на что не годитесь.

Когда тот вышел, Мардук проворчал, что, может, велит изваять себя в камне: тогда, мол, у этих приезжих будет, на что поглазеть, и они смогут кланяться перед каменным истуканом.

Случилось так, что впервые за многие годы Мардук явился на заседание сената, не предупредив заранее о своем приходе; посидел, не сказав ни слова, и снова ушел. Он стал приходить все чаще, слушал других, уходил. Его озабоченные, беспокойные блуждания по градшафту… Однажды при непроясненных обстоятельствах — возможно, вследствие отравления невидимым газом — он в северной части города лишился чувств, но был вовремя обнаружен шедшими по его следу охранниками. Когда Ионатан навестил консула, тот выплеснул на него свое отчаянье: