Читать книгу - "Ориген - Андрей Десницкий"

— Не многовато ли, — Арета озаботилась, — мы дали тебе на ночь отвара? Может, сейчас не станешь пить? Чудно́ говоришь.

— В самый раз! — решительно возражаю я, — вот и спал я после него как прекрасно.

Отхлебываю мутный, пахучий напиток. Тепло разливается по жилам. Боль скоро затихнет, я уже знаю, отвар заливает ее, как вода — пожар.

— Ориген, — Арета улыбается, — тебе просто, наверное, хочется увидеть себя молодым и здоровым. Ну хотя бы во сне. Вот и…

— Я же не выбирал себе сна, — смеюсь я, — просто он пришел ко мне.

— Расскажи, — требует малыш, — расскажи про этот мир! Что будет после нас?

— Это ведь просто сон, Алкамен. Не всякий сон — вещий.

— А все равно расскажи!

— Вот тебе еще одна смоква. Третью — маме, а четвертую возьму я. Что идет после четырех?

— Пять, — отвечает вежливый мальчик, — я очень люблю смоквы. А еще больше, отец Ориген — твои рассказы!

— Ну слушай тогда, — улыбаюсь я, — вот только смокву дожую… вправду хороша!

Арета услужливо подносит мне влажное полотенце — вытереть после трапезы руки и губы.

— Пойдем, прогуляемся в сад? Где моя палка…

Мальчик подхватывает ее, подает:

— Ну расскаажи-иии.

— Алкамен! — строго выговаривает ему Арета.

— Да расскажу, что ж тут такого, — улыбаюсь я им, — жили-были, точнее, будут жить люди. Лет через тысячу или две после нас. Мир будет всё таким же, только они наизобретают там всякого. Ух, нам бы с тобой, Алкамен, их игрушки! Они там обитают в больших каменных домах, некоторые даже выше, чем в нашем Риме. Они обожают суетиться, все время носятся куда-то в таких железных повозках, совсем без лошадей — если бы нам такую, мы бы отсюда в Антиохию запросто добрались за пару дней.

— Ух ты!

— Ага, они огромные, эти повозки, даже спать внутри можно. Но это все неважно. Книги у них… все только кодексы, не видел ни одного свитка. Впрочем, нет. Когда Дионисий был малышом, как ты, у него были маленькие такие свитки, полупрозрачные, и если их поднести к свету, на стене появится картинка — ну как сейчас у нас от виноградной лозы. А если постепенно перематывать свиток, то получится целая история. Там это называли словом «диафильм».

— Везет же им!

— Я вот задумался, что кодекс действительно удобней, его можно перелистывать, не то, что свиток. И смотри, они там читают, буквы у них почти как греческие, а некоторые люди там даже знают латынь. Они — потомки нынешних варваров, но всё у них есть: и водопровод, и канализация в городах. И даже библиотеки!

— Но, слушай, — продолжаю я, — они почти все умеют читать, и книги там очень дешевы. Но им милее другое — смотрят на деревянный ящик, где им показывают волшебные картинки…

— Диа… эти самые?

— Нет, хуже. Каждый день разные картинки в движении: что происходит в дальних странах, кто про что спел и кто как пошутил. И они забывают свою цельность и глубину, если у кого они и были, гонятся, как листья на осеннем ветру, за чужой и неприметной пустотой, лишь не бы не думать, чем живут сами. Взоры глупца, учит нас Писание устами Соломона, обращены ко всем концам земли. Нечему там завидовать, малыш.

Мальчик слушает, раскрыв рот. А мы (я опираюсь на руку Ареты) выходим в осенний сад, он пахнет вечностью и спелыми яблоками, и лоза на окне словно тянется к нам, и старая смоковница протягивает спелые плоды. Как прекрасен этот утренний мир!

— Есть у них, вы удивитесь, своя империя, и она тоже воюет с варварами на окраинах, и покоряет соседние царства, а они против нее восстают, и об этом им тоже сообщает колдовской этот ящик. И есть в ней свои воины и свои полководцы, и многие полководцы хотят быть императорами. И даже некоторые солдаты. Всё, как у нас. И как у нас, у них недавно гнали христиан, а теперь поняли, что бесполезно — и уже признали христианство дозволенной верой, как было у нас при Севе́рах. Пустили в ящик. А скоро, пожалуй, сделают его и государственной религией. Да и нас ведь такое ждет — только без ящиков и диафильмов.

— Да неужто? — ахает Арета.

— Вот здорово! — вопит мальчишка.

— Но я уже этого телесными глазами не увижу, а ты, малыш, пожалуй, да… Только это будет новым и еще более сложным испытанием для церкви. Нет груза тяжелей ответственности за других, нет опасности горше собственной власти. И если империя не смогла нас сожрать и переварить — она постарается нами притвориться. Помнишь, мы говорили про три искушения Христа в пустыне?

— Там было про хлеб, про броситься с крыши, — мальчик морщит лоб, — а третье забыл.

— А третье, малыш, это власть. Власть над другими людьми. И нет маковой росы ее прилипчивей и слаще. И на всё пойдут люди, чтобы ее получить и удержать. А уж если поднимут на властном знамени своем крест… Знаешь, мы кажется, могли с одной доброй женщиной, ее звали Мамея, сделать так, чтобы христианам дозволялось быть — да и только. Чтобы никому не дозволялось насилия над чужой совестью. Верь, как сочтешь нужным. Мы могла об этом людям тогда сказать.

— А что же… — это уже вступает Арета.

— А кто бы нас с Мамеей тогда послушал, — улыбаюсь я, — если люди хотят насилия, они его получат. Они будут убивать, думая, что выполняют приказ императрицы отменить убийства. И скоро, скоро добрая моя Мамея была убита теми, кто хотел служить Риму. Но по-другому, нежели она.

— Что же нам тогда делать, отец мой Ориген, что делать?

Малыш ждет от меня ответа, но у меня его нет. Солнце рисует ажурный узор на белой стене. Перезрелая смоква падает на камень дорожки, растекается жирной кляксой — то-то будет поживы насекомым. Недоступный глазам моим зоркий сокол парит в высоком небе, высматривая добычу. А я не знаю, что сказать про чужую, непривычную жизнь.

Моя-то испита почти до донышка.

Но как же прекрасен ее остаток!