Читать книгу - "Лягушка под зонтом - Вера Копейко"

– Повысить в цене вашего идола, – хмыкнул Никита. – Это вы предлагаете? Но кто я? Продавец зонтиков. Официально – менеджер фирмы «Милый дождик».

Мазаев ухмыльнулся:

– Вы – брэнд. Вы Дроздов Никита Тимофеевич, сын великого Тимофея Никитича Дроздова, внук не менее великого, а то и более – Никиты Тимофеевича Дроздова. Полное повторение имени. Вы напишете, поставите свое имя. У меня есть человек, который напишет внизу: «Согласен с оценкой» – и шлепнет печать.

– Но это не по форме... – начал было Никита.

Мазаев перебил его:

– Это – по содержанию. Сейчас за форму мало кто платит, начало девяностых прошло. Тогда все деньги были еще чужие. А сейчас они уже свои. Понимаете, о чем я? – Он повернулся к Никите и умолк. Никита кивнул. – Те, кто покупает сокровища сегодня, хотят создать собственный остров сокровищ, а не корзину бумаг с печатями.

Никита открыл ноутбук. Он написал немало экспертных заключений, когда работал в музее и на музей. Скоро из принтера выполз лист бумаги.

Мазаев прочитал и сказал:

– Если вы не питаете какой-то особенной страсти к... предмету вашей торговли. Ведь не питаете? Нет? – Он подался к Никите. Тот свел брови, чувствуя по его интонации какой-то скрытый вопрос. Но какой, до него пока не дошло. – Видимо, нет, – ответил за него Мазаев. – Иначе вы сразу догадались бы, что я о зонтиках, ха-ха. Я, конечно, не сомневался, что вы там просто так сидите, не из любви к этому виду прикладного искусства. Но мало ли – бывают всякие страсти. Я готов оценить любые из них, лишь бы человек не скучал на этой земле. – Мазаев махнул рукой. Никита заметил тонкое серебряное кольцо на мизинце правой руки. – Я готов предложить вам работать вместе со мной. – Он вынул из кармана бумажник. – Сколько я вам должен прямо сейчас?

– Мне? – Никита озадаченно смотрел на него.

– Да, вам. Называйте цену. – Он видел в глазах Никиты недоумение. – Понимаю. У вас нет жесткой таксы. Но я знаю. Вот. Благодарю вас. – Мазаев положил перед Никитой ровно половину его месячного заработка.

Никита кивнул:

– Благодарю вас.

– Я приду еще. Скажите, сколько вам нужно времени, чтобы разделаться со всеми зонтиками?

– Ну... как будет с погодой, – неопределенно ответил Никита.

– Вы меня не так поняли. – Мазаев слегка порозовел. – Я о том спрашиваю, как быстро вы можете послать подальше вашего хозяина?

– Уволиться? Это вы имеете в виду? – Никита удивленно посмотрел на Мазаева.

– Да, именно, – напирал Владилен Павлович. – Уволиться. Навсегда забыть о зонтах. Зачем вам они? Крыша хорошей машины должна быть зонтом для такого специалиста, как вы. Знаете, я вас вижу в темно-синем седане со стеклянной крышей. Вам он пойдет.

Никита засмеялся.

– Месяц, – неожиданно для себя ответил он. – Никак не меньше, если не больше.

– Много, долго, – вздохнул Мазаев. – Но если вы так говорите, значит, я буду ждать. Итак, все у нас с вами чудесно, Никита Тимофеевич, я объявлюсь. – Мазаев надел рюкзак точно так, как прежде, и колобком выкатился за дверь.

Никита накинул цепочку, вернулся к столу.

Как же он податлив, как подвержен чужому мнению, поморщился Никита. С таким трудом мать нашла ему это место под зонтиками; он не хотел там сидеть, но сел и сидел. Явился какой-то Мазаев из ниоткуда – и нате вам!

Никита сложил руки на груди, уставился на экран ноутбука. Мазаев заставил его проделать дырку в застоялое прошлое, вот что он сделал. Свет упал туда, где, казалось, стало темно навсегда. Но теперь это прошлое заиграло красками.

Никита огляделся. Когда в последний раз он видел, что стол, за которым он сидит, темно-вишневый? А сукно на ломберном столике у окна густого бутылочного цвета?

Глазами Мазаева он оглядел паркет, фигурно выложенный в гостиной, тяжелые бордовые портьеры из бархата, с шелковыми кистями, похожими на кисти офицерских эполет из старой жизни.

Никита обвел глазами буфет, удивился тонкому рисунку немецкой посуды, на которой всегда подавали обед.

В книжном шкафу стоят книги, каждая из которых достойна жаркой схватки на аукционе, причем не только в Москве. А сам книжный шкаф, а люстры с хрустальными подвесками дворцовой работы...

Но все это венчает имя. Его имя. За которое ему готовы платить?

Никита засмеялся, сначала тихо, потом громче, еще громче. Он хохотал, как никогда прежде. Подумать только, а он не знал, что так хорош! Он стоит не пятак в базарный день!

Отсмеявшись, сгреб со стола деньги, перебрал «зелень с портретами» – так сказал один покупатель из подмосковного Фрязино, рассчитываясь за зонты. Никита сначала не понял. Тогда малый разложил перед ним бумажки веером на столе и довольно засмеялся.

– Спасибо, Мазаев, – проговорил Никита.

Он встал, прошелся по комнате. Потом вышел из нее в другую, открыл дверь в третью. Ему с детства нравилось, что они расположены анфиладой. Казалось, он идет вдоль Тверской, невидимый, но видящий все. Стада машин, людскую череду, старые каменные дома...

Он слушал взвывы моторов, скрежет тормозов, но они не раздражали, напротив – избавляли от бездонности домашней тишины. На третьем этаже с четырехметровыми потолками Никита не чувствовал себя одиноко запертым в колодце.

Мать приезжала в Москву редко, недолгая жена исчезла как тень. Наталья Петровна ушла навсегда.

Вспомнив о Наталье Петровне, взглянув на деньги на столе, Никита подумал, а почему не поехать, не посмотреть, что с домом Натальи Петровны? Точнее, уже не ее, а его домом, поскольку она завещала его ему. Зачем-то.

Никита вздохнул. Зачем-то, передразнил он себя. Затем, чтобы он бывал в Храмцово, а значит, на ее могиле.

Никита взял деньги со стола. Щедро, ничего не скажешь, обошелся с ним Мазаев. Что ж, видимо, рассчитывает на будущее внимание. Он вынул из кармана черный кожаный, еще отцовский, бумажник, положил туда деньги. «Отцовский, износу ему нет и не будет», – услышал он голос Натальи Петровны откуда-то издали.

Он замер. Откуда она знала, что это бумажник отца? Его отдала ему мать, она сказала, что берегла его для сына и никому не показывала...

Никита наморщил лоб, потом потер его. От резкого движения руки чистый лист бумаги упал со стола, Никита наклонился за ним и забыл, о чем только что думал. Осталось ощущение чего-то незавершенного. Но это чувство он объяснил себе тем, что не принял окончательного решения, когда поедет в Храмцово.

Туда, где прошло столько лет жизни вместе с незабвенной Натальей Петровной. Няней, гувернанткой или кем-то еще... Вся жизнь подле нее казалась ему такой безопасной, такой полной, какой никогда и ни с кем не была.

Никите хватало любви Натальи Петровны. Глядя на них, люди думали, что они родные. Мать и сын. Он помнит, как смеялась она, когда в поезде – они ехали в деревню – толстый дядька в белом армейском тулупе наблюдал за ними, потом сказал: