Читать книгу - "Дочь - Джессика Дюрлахер"

И все равно я продолжал ей звонить. Отчего-то я знал, что она принадлежит мне. Под ее серьезностью, озабоченностью проблемами добра и зла, интересом к своему и моему отцу, который я находил навязчивой идеей, лежало бескрайнее море чувств. Она могла, как ребенок, взорваться безумным, заразительным хохотом, ничего не оставлявшим от ее серьезности. Могла смеяться над собой: мне вспоминается море самопородий. Она обожала детские шалости. Она иронизировала в мой адрес, анализировала меня, издевалась надо мной. Если честно, мы были не друзьями, но буйными насмешниками. Я обожал поддразнивать ее, и она с удовольствием позволяла мне это.

Ее серьезность делала меня острым и точным, ее патетика — трезвым и сильным, а смех служил нам обоим защитой от всего этого.

11

Предательство. Это слово вошло в мою плоть и кровь. Оно грозно выглядывало отовсюду. В нем одном было слишком много слов. А когда их слишком много, в словах можно потонуть, можно раствориться. Я охранял свои тайны, я боялся пораниться и молчал.

Сабина же болтала беспрерывно. Когда она была рядом, я тонул в бурном потоке слов и чувствовал такую опасность, что забывал страх. Она учила меня наивности, и я, сопротивляясь изо всех сил, делался мудрее.

В плохие минуты я становился циничен. Чего ни сделаешь, чтобы защититься. Я не мог жить ради сострадания. Поиски исключительных людей вводили меня в состояние дискомфорта. А я искал комфорта. Я лелеял свою гордость. А она нет. Она просто говорила.

— Мой папа герой, ты знаешь? — говорила она. — Он пережил лагерь, спасал людей. Сам он мне не рассказывал, я узнала от мамы. Он об этом говорить не может. Война? И папа сразу замолкает. Я его спрашиваю, а отвечает мама — шепотом об этом рассказывает. Он слишком, слишком много всего пережил.

Мне приходилось сдерживаться. Что на это ответишь? Молчание — золото. От человека, травмированного лагерем, нельзя ожидать участия в спорах. Лучше молчать, чем навлечь на себя подозрение в том, что гордишься своими страданиями.

— Иногда мне кажется невыносимым, что я, скорее всего, никогда не узнаю, смогла бы я стать таким же героем, как он.

Я только плечами пожимал, я был поражен. Страх? Стыд? Гордость? Бог знает. Ничто не казалось мне более чуждым, чем героизм. Как узнать, был ли ее отец действительно героем? Может быть, таким же, как мой? Или как тетя Юдит? Что сделало его героем? И что, я должен теперь вступать в спор из-за какой-то дурацкой чести?

Похороненное прошлое делает жизнь спокойнее, особенно когда мало о нем знаешь. Эта тема заставляла меня цепенеть, делала сонным и вызывала злость. Я понимал, что не представляю, как говорить об этом, если мой папа на самом деле не был героем.

12

Великая история отца сжигала ее. Я понимал это, но делал вид, что ничего не замечаю.

Как-то вечером мы обедали в итальянском ресторане, что всегда согревало душу, сидели друг против друга, как положено. Но от первого же глотка вина она опьянела. И я понял, что она нашла удобный случай рассказать мне свою историю — здесь и сейчас. Она собиралась выложить все разом мне, до зубов вооруженному моей собственной, вернее, заемной историей. Прошлым моей семьи.

— Жила-была девочка, — начала она. — Ее звали Лиза. Лиза Штерн. — Лиза Штерн пряталась в том же доме, где скрывались отец Сабины и его родители. В доме ван Флиитов, во Фрисландии. — Представь себе, я узнала об этом от мамы.

— Она не… Нет, она не может быть твоей матерью… — перебил я, не подумав: любопытство было сильнее меня.

Она покачала головой.

— Нет, Лиза была просто его подружкой. Его великой любовью, — шепотом добавила она.

Я усмехнулся про себя: простейшая романтика мертвого прошлого. Но почему это так злило меня?

Сабина, казалось, ничего не замечала.

— Отец дружил с Миннэ, сыном ван Флиитов, с самого своего приезда к ним, с сорок второго года. Миннэ был почти ровесником отца, учился в школе и, когда мог, приносил домой свои школьные тетрадки, чтобы и отец мог хоть как-то учиться. Мама говорила, что он был красивый мальчик, но не такой умный, как отец, так что скоро ситуация поменялась на противоположную, и отец начал помогать Миннэ.

Примерно через три месяца в их доме поселилась Лиза. От этого на чердаке не стало свободнее. Зато добавился еще один «студент». Лиза была годом старше них, но начала прятаться на год раньше отца и с радостью вернулась к учебе. Теперь они занимались втроем. Сперва все шло как вначале, отец объяснял Миннэ и Лизе уроки, но месяца через два Миннэ это надоело, и он сказал отцу, что будет сам заниматься с Лизой, которая сильно отставала от них обоих. А ему помощь больше не нужна.

Я думаю, что сложности возникли не сразу; отец был доволен — у него появилось свободное время для занятий. Они с Лизой были вместе целыми днями и сперва часто ссорились. Понятно почему: места не хватало, а отец постоянно сидел и читал. Он читал все, что находил в доме, особенно книги о Средневековье, которые собирал Миннэ.

Шло время, и отец заметил, что Миннэ прячет от него учебники. Вот когда начались проблемы. Он спросил Миннэ, где книги, но больше ничего не хотел говорить. Он понимал, что это — трюк, чтобы сохранить Лизу для себя одного.

Именно Лиза заметила, как отец страдает от Миннэ, и, хотя тоже испытывала раздражение от тесноты, решилась ему помочь. Она пыталась поговорить с Миннэ, но сразу заметила, какой Миннэ упертый, и поняла, что он боится потерять ее из-за отца.

Лиза в ту пору была без памяти влюблена в отца и продолжала с ним заниматься, пока Миннэ был в школе или со своими родителями. Она начала писать стихи, посвященные отцу. И мой отец-интроверт растаял — по крайней мере, я так думаю. Они стали друзьями, а через некоторое время даже больше, чем друзьями, и Миннэ заметил это. Я думаю, он застукал их как-то раз в кладовке, потому что там не было другого места, чтобы спрятаться от старших, а может быть, в туалете, не знаю. Важно, что, когда Миннэ их застал, они сидели обнявшись, и он так разозлился, так страдал, что решил отомстить.

Я хотел что-то спросить, но не смог прервать ее. Сабина продолжала рассказ:

— Ну вот, Лизу и отца отправили в лагерь. Их убежище было раскрыто через неделю после того, как Миннэ застукал их в кладовке. Конечно, все случилось из-за Миннэ. Может быть, он пожаловался школьному учителю, которому не стоило доверять.

Я молчал.

— Представляешь, какое бессилие и ревность надо испытывать, если тебе кажется, что только таким способом можно отомстить? — Глаза Сабины сверкали, мое молчание беспокоило ее, она казалась почти грозной. — Ему не нравилось страдать в одиночестве, он даже не пытался попросить своих родителей, чтобы те нашли им какое-то другое убежище. Нет, он должен был их предать, только так. Невозможно вообразить, какой силы ревность надо испытывать, чтобы решиться на предательство. Как он, должно быть, ждал звонка в дверь. Это настоящее убийство, просто оно должно было совершиться позже, когда их довезут до места. Говорят: в любви и на войне все дозволено? Ну вот, тут были и любовь, и война. Но разве может быть дозволено такое?