Читать книгу - "Дела твои, любовь - Хавьер Мариас"

Меня рассмешила мысль о том, что книга, тем более ненаписанная, может что-нибудь требовать — хоть днем, хоть ночью — у человека, который ее пишет. Я решила счесть это метафорой и воздержаться от комментариев.

— Я хочу сказать, что если вы хотите только посмотреть, то… как бы это сказать? Вы ведь стремитесь быть писателем для всех, и вы уже писатель для всех — вас читают люди всех возрастов, так что вы не захотите, чтобы ваши молодые читатели подумали, что вы, в наше-то время, только-только узнали о наркотиках! Они решат, что вы с луны свалились, если собираетесь им рассказать, как выглядит кокаин и как он действует. Вы же не захотите, чтобы они вас на смех подняли? В наши дни описывать кокаин — все равно что описывать светофор. Вы себе представляете, какие потребуются прилагательные? Зеленый, желтый, красный, неподвижный, металлический? Смешно!

— Ты о каких светофорах говоришь, о тех, что на улице? — заволновался он.

— О них самых. — Я не знаю, что еще может означать слово "светофор". Может быть, на сленге?

Он немного помолчал. — На смех поднимут, говоришь? С луны, скажут, свалился? — повторил он, и я поняла, что мои слова возымели желаемое действие.

— Но только в том, что касается вопроса, который мы обсуждаем.

Мысль, что какие-то юнцы могут посмеяться хотя бы над одной его строкой, была для него, должно быть, невыносима.

— Хорошо, я подумаю. За один день ничего не случится. Завтра скажу тебе, что я решил.

Я уже знала, что он ничего мне не скажет, что откажется от идиотских экспериментов и ни в чем больше не захочет удостоверяться. И никогда больше не вернется к этому разговору — будет делать вид, что его не было. Он строит из себя противника условностей, человека, не похожего на всех остальных, но в действительности, как Золя и ему подобные, делает все возможное и невозможное, чтобы жить в мире, который он сам же и придумал. Поэтому и в книгах его все так натужно и искусственно.

Я повесила трубку, удивляясь своей дерзости: я отказала не кому-нибудь, а самому Гараю Фонтине, да еще и без ведома шефа, по собственной инициативе! А все потому, что у меня теперь всегда было плохое настроение — из-за того, что я уже не встречала по утрам за завтраком свою "идеальную пару". Их не было, и некому было поднять мой дух. Что ж, хоть в чем-то потеря пошла мне на пользу: я научилась не потакать чужим слабостям, давать отпор самодовольству и глупости. Это было единственное, в чем я выиграла, но выигрыш не шел ни в какое сравнение с тем, что я потеряла.

Официанты ошиблись, а когда узнали правду, не сочли нужным сообщить мне об этом. Десверн не возвратился и уже никогда не вернется, а значит, и "идеальная пара" тоже перестала существовать. Моя приятельница Беатрис, которая тоже иногда завтракала в том же кафе и которой я когда-то показала тех двоих за столиком у окна и рассказала о том, что они для меня значили, однажды заговорила со мной о случившемся, будучи абсолютно уверена, что мне давно уже все известно, что я узнала о трагедии сама: прочла в газетах или услышала от кого-нибудь из официантов. Она просто забыла, что в те дни меня не было в Мадриде: я уехала на следующий день после того, как произошло то, что произошло.

Мы зашли выпить по чашке кофе. Сидели за одним из вынесенных на улицу по случаю хорошей погоды столиков, разговаривали. И вдруг она задумалась, помешивая ложкой в своей чашке, а потом вдруг сказала:

— Какой же это ужас — то, что произошло с тобой! То есть с той твоей парой. Начать день, как обычно, даже не подозревая, что через несколько часов их жизнь оборвется, и оборвется так жестоко! Потому что я думаю, что ее жизнь тоже оборвалась в тот день. А если и не оборвалась, то, по крайней мере, остановилась надолго, и сомневаюсь, что она оправится когда-нибудь от удара. Идиотская смерть! Случайность, невезение. Люди, которым выпадает на долю пережить такое, потом всю жизнь мучаются вопросом: "Почему это должно было произойти именно с ним? Почему именно со мной? Ведь в этом городе живут миллионы?" Знаешь, я уже давно разлюбила Саверио, но, если бы с ним случилось что-нибудь подобное, я, наверное, не пережила бы. Не потому, что не смогла бы вынести боль утраты, — просто я чувствовала бы себя так, словно меня выбрали в жертвы, назначили и мне срок, словно кто-то решил мою судьбу и решения уже не изменит. Ты понимаешь, о чем я?

Она была замужем за итальянцем — бездельником и пижоном, сидевшим у нее на шее, которого она давно уже едва выносила и терпела только из-за детей. И еще благодаря любовнику, который звонил ей каждый день и говорил сальности и с которым она иногда (очень редко, потому что он тоже был женат и у него тоже были дети) встречалась. И еще ей снился по ночам один писатель. Не толстый Кортесо, конечно, и не отвратительный (во всех смыслах) нахал Гарай Фонтина.

— О чем это ты? — удивилась я.

И тогда она мне рассказала или, лучше сказать, начала рассказывать, удивляясь тому, что я ничего не знаю и только потрясенно ахаю. Мы уже опаздывали, а ее положение в издательстве было гораздо менее прочным, чем мое, и потому она не хотела рисковать: достаточно сказать, что Фонтина невзлюбил ее и то и дело жаловался на нее Эжени.

— Так ты что, даже газет не видела? Там и фотография того мужчины была — лежит прямо на земле, весь в крови. Я не помню, какое было число, поищи лучше в интернете, найдешь наверняка. Его фамилия Девернэ. Оказывается, он был из тех Девернэ, которым принадлежит "Девернэ Филмз", дистрибьюторская компания. Помнишь, в кинотеатрах мы столько раз видели: "Девернэ Филмз" представляет.."Обо всем узнаешь. Кошмарная история! Волосы дыбом встают! Не повезло бедняге. Если бы я была его женой, с ума бы сошла.

Вот так я впервые услышала его фамилию, точнее псевдоним.

В тот же вечер я набрала в поисковике "Смерть Девернэ" и тут же нашла то, что искала. Это были сообщения нескольких мадридских газет. Оказалось, на самом деле он был не Девернэ, а Десверн — я подумала, что, наверное, когда-то семейство Десвернов, начав бизнес, связанный с выходом на широкую публику, решило слегка изменить свою каталонскую фамилию, чтобы облегчить ее произношение для тех, чьим родным языком был испанский. Или для того, чтобы каталонцы не ассоциировали ее с селением Сан-Жюст-Десверн, которое мне было хорошо знакомо, потому что там находились склады многих барселонских издательств. А возможно, они просто хотели, чтобы название компании звучало как французское — в то время, когда была основана компания (в шестидесятых годах или даже раньше), у всех еще было на слуху имя Жюля Верна, и все французское было в моде, не то что сейчас, когда на экране кривляется лысый Луи де Фюнес.

Я узнала также, что семейству Девернэ принадлежали несколько кинотеатров в центре города и что после того, как эти кинотеатры стали один за другим закрываться и превращаться в торговые центры, компания сменила профиль и сейчас занимается в основном недвижимостью — не только в столице, но и по всей стране. Так что Мигель Девернэ был гораздо более состоятельным человеком, чем я думала раньше. Мне стало совсем непонятно, почему он каждое утро завтракал в одном и том же ничем не примечательном кафе. Трагедия произошла в то самое утро, когда я в последний раз видела его там.