Читать книгу - "Бумажная девушка - Гийом Мюссо"

Нет, Джеф, ты не один,

Только перестань плакать

На глазах у людей

Из-за какой-то постаревшей

Крашеной блондинки,

Которая бросила тебя.

Знаю, тебе грустно,

Но надо пережить это, Джеф.

Жак Брель

— Что это за танк перед домом? — спросил я.

У ограды стояла внушительного вида спортивная машина, казалось, что под ее чудовищными колесами проседает асфальт на Колони-роуд.

— Никакой не танк! Это «Бугатти Вейрон», модель «Черная кровь», одна из самых мощных в мире гоночных тачек, — обиделся Мило.

Малибу

Послеполуденное солнце

Ветер шумит в деревьях

— У тебя опять новая машина! Ты что, коллекционируешь их?

— Старина, это не машина, а произведение искусства!

— Я бы сказал, «приманка для блядей». Неужели есть девушки, которые готовы на все, лишь бы покататься на крутой тачке?

— Думаешь, я без этого не могу подцепить клевую девчонку?

Я с сомнением посмотрел на него. Никогда не понимал фанатичной увлеченности большинства мужчин всеми этими купе, родстерами и машинами с откидным верхом.

— Иди полюбуйся моей красавицей, — с блестящими глазами предложил Мило.

Чтобы не расстраивать друга, я заставил себя обойти машину и рассмотреть ее со всех сторон. Овальный автомобиль напоминал кокон, в то же время казалось, что он приготовился к прыжку. На фоне черного, как ночь, кузова сверкали отдельные детали: хромированная решетка радиатора, зеркала заднего вида с металлическим покрытием, блестящие литые диски, за которыми голубыми огнями горели дисковые тормоза.

— Показать мотор?

— Давай, — вздохнул я.

— Знаешь, что в мире всего пятнадцать таких машин?

— Нет, но спасибо, что сообщил.

— Она за две секунды может разогнаться до ста километров в час, а максимальная скорость почти четыреста!

— Полезное приобретение, особенно учитывая стоимость нефти, полицейские радары, расставленные на каждых ста метрах, и повальное увлечение экологией!

Мило не стал скрывать своего разочарования:

— Зануда! Ты не умеешь радоваться жизни!

— В мире все должно быть уравновешено. А поскольку ты выбрал роль жуира, я взял ту, что оставалась, — успокоил его я.

— Ладно, залезай.

— Можно я поведу?

— Нет.

— Почему?

— Ты прекрасно знаешь, что у тебя отняли права…

* * *

Машина покинула тенистые аллеи Малибу-Колони и помчалась вдоль океана по Пасифик-коуст-хайвей. «Бугатти» легко скользила по шоссе. В салоне, затянутом искусственно состаренной темно-оранжевой кожей, было тепло и уютно. Я чувствовал себя в полной безопасности, как драгоценность в обитом бархатом футляре. Из радио лился убаюкивающий голос Отиса Реддинга.[4]

Я прекрасно знал, что мнимое и очень хрупкое спокойствие — результат действия транквилизаторов, которые я проглотил после душа, но с некоторых пор научился ценить редкие передышки между долгими периодами душевных терзаний.

С тех пор как Аврора ушла, мое сердце разъедала болезнь гораздо более страшная, чем рак. Эта зараза хозяйничала там, как крыса в кладовой, заползая все глубже и глубже. Плотоядная тоска, всегда готовая полакомиться человечиной, снедала меня изнутри, оставляя лишь бесчувственную инертную оболочку. Первые несколько недель я держался, стараясь не впасть в депрессию и не давая подавленности и разочарованию овладеть мною. Но скоро страх скатиться в пропасть покинул меня, а вместе с ним испарилось чувство собственного достоинства и даже простое желание не выставлять себя посмешищем. Проказа постепенно разъедала душу, лишая жизнь красок, высасывая последние силы, не оставляя места надежде. Малейшая попытка взять себя в руки оборачивалась поражением. Болезнь набрасывалась, как гадюка, и с каждым укусом впрыскивала очередную дозу яда, который проникал прямо в мозг, вызывая новую череду горестных воспоминаний: нежная кожа Авроры, ее свежий запах, взмах ресниц, золотистые отблески в глазах…

Со временем воспоминания потеряли остроту. Оттого, что я постоянно глушил боль таблетками, все стало размытым и нечетким. Я опустил паруса и днями напролет лежал на диване в полной темноте, отгородившись от мира химическим щитом и погрузившись в тяжелый сон. В самые жуткие дни мне снились кошмары, кишевшие грызунами с острыми мордочками и лысыми шероховатыми хвостами. Я просыпался в холодном поту, меня била дрожь, я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Мне хотелось лишь одного: принять очередную дозу антидепрессантов — а каждая следующая отупляла больше, чем предыдущая, — и бежать прочь от реальности.

Я пребывал в коматозном состоянии, не замечая, как проходят дни и месяцы, пустые и бессмысленные. Но реальность никуда не исчезла. Прошло больше года: тоска не отступала, а я не написал ни строчки. Мозг словно парализовало, слова сбежали, желание писать дезертировало, вдохновение иссякло.

* * *

Доехав до пляжа Санта-Моника, Мило свернул на шоссе номер десять и направился в сторону Сакраменто.

— Видел результаты последнего бейсбольного матча? — спросил он наигранно-веселым тоном, протягивая айфон с открытым спортивным сайтом. — «Энджеле» разгромили «Янкиз»!

Я рассеянно взглянул на экран.

— Мило!

— Что?

— Смотри на дорогу, а не на меня.

Мои душевные терзания приводили Мило в замешательство, заставляя задумываться о том, чего он никак не мог понять. Ему казалось, что, в отличие от них с Кароль, я был огражден от душевных катастроф и жил в гармонии с собой.

Свернув направо, мы въехали в Золотой треугольник[5]и направились в сторону Вествуда. Многие замечали, что здесь нет ни больниц, ни кладбищ — только стерильно чистые улицы с дорогущими бутиками, в которые приходят по записи, как к врачу. С точки зрения демографии Беверли-Хиллз — феноменальное место: здесь никто не рождается и не умирает…