Читать книгу - "Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны - Джульет Греймс"

Ассунта выбивалась из сил, но не впустую – ее девочка подрастала. Вскоре платьице стало ей мало, а материи на новое взять было неоткуда. Тогда Ассунта сшила вместе два старых кухонных полотенца, и первые шаги Стелла сделала в платье, которым раньше вытирали стол. Бедствовала вся деревня, не одни только Ассунта с дочерью. Исчезали домашние животные, даже те, которых в обычное время не едят, – например ослы; а ведь, как поется в старинной песне, калабрийцу ослик милее жены. Не пережила войну в том числе и старая ослица Марии. Не представляю, чтобы сама Мария или ее жалостливая старшая дочь зарезали и съели несчастную животину; однако не мне судить, я-то ведь никогда не голодала.

Но вот минули темные времена, и иеволийцы вознесли молитвы Господу. Одна за другой вдовы и осиротевшие матери сменили свои алые нижние юбки – pacchiana^[2] – на черные, траурные.

Война с Австро-Венгрией длилась до 3 ноября 1918 года. Весть о мире привез некий глашатай, что проделал путь из Никастро, заглянув последовательно во все населенные пункты региона. К закату на каждой колокольне звонили в колокола, и окрестности отзывались молитвами – благодарственными и заупокойными. Из иеволийцев погибли одиннадцать человек – чудовищная цифра для небольшой деревни. В семье Анджело и Франческины, что жила на полдороге к Пьянополи, погибли пятеро – все три сына и два племянника, один со стороны мужа, другой со стороны жены.

Ассунта и Розина взяли маленькую Стеллу и отправились в Феролето встречать поезд, возвращавший солдат по домам. О времени прибытия поезда известно не было; на всякий случай женщины тронулись в путь с рассветом. На сей раз без ослика, на котором могла бы ехать Стелла; так что полдороги девочка протопала на своих крепеньких ножках, а дальше ее несла Ассунта.

Втайне Ассунта боялась встречи с мужем. Она – вот кошмар – не помнила его в лицо. Под предлогом развлечь Стеллу, что устроилась у матери на бедре, Ассунта пела ей песенки; но то был способ самой не разреветься. На железнодорожной станции толпились женщины и старики, почти все в черном. Дожидаясь поезда, Ассунта водила Стеллу по мощеной площади, нависавшей над долиной, – казалось, с площади очень удобно вести военные наблюдения. Мать и дочь заглядывали в мастерские и лавочки, и Стелла лепетала вежливо, как ее научили: «Buon jurno». Растроганные лавочники посмеивались и называли девочку умницей, Господом благословленной.

Поезд прибыл вскоре после того, как в церкви Святой Марии отзвонили десять утра. Поезд шел всю ночь и целый день и целую ночь накануне, из Триесте в Рим, затем в Неаполь, и на каждой станции останавливался, высаживал пассажиров и выгружал гробы. Последних ветеранов он довез наконец и до Калабрии, самого отдаленного от военных действий региона. На перрон вышли уроженцы Феролето, Пьянополи и бесчисленных мелких деревушек. Ужас вновь охватил Ассунту: который из этих мужчин – Антонио? Каждый солдат подходил под характеристики ее мужа, но ни один не выглядел в точности как ее муж.

Неизвестно, сколько бы Ассунта простояла, таращась на толпу, если бы находчивая Розина не выкрикнула домашнее прозвище Антонио:

– Тоннон!

Через минуту к ним уже двигался человек в форме. Не тот Антонио, с которым Ассунта венчалась, а словно бы его тощий старший брат. Черты лица у этого, нового Антонио заострились, и справным его сейчас уже никто не назвал бы. По крайней мере, на лице, шее и руках не было шрамов; а вечно шелушащиеся верхние краешки ушей (последствия обморожения) едва ли стоило принимать в расчет.

– Антонио, – произнесла Ассунта. Попыталась улыбнуться и вдруг зарыдала. В войну, вспоминая мужа, она не думала о нем как о красавце – но вот он перед ней, настоящий красавец, живой, невредимый, даром что отощал, а в янтарных глазах тлеет темный огонь. Муж к ней вернулся – при таком-то количестве вдов! Да простит ее Господь за то, что она радовалась отсутствию Антонио.

Он расцеловал ее в щеки – сначала в левую, затем в правую. Больно кололась многодневная щетина. Он спросил о Стелле:

– А это моя дочь?

И приложился к ее щечке и произнес веско:

– Маристелла, дочь моя.

Девочка отвернулась, спрятала личико на материнской груди. Розина засмеялась, потянула Антонио за рукав – дескать, а свояченицу поцеловать разве не надо?

– Стелла просто стесняется. Не привыкла, – объяснила Розина зятю. – Она тебе очень рада. Так ведь, звездочка моя? – (Стелла покосилась на тетушку, однако на отца глядеть явно не желала.) – Ты, Тоннон, у нее все утро с язычка не сходил. Только и слышно было: нынче я увижу папочку, где мой папочка. Верно я говорю, Стелла?

Верно, еще бы. Обычная тетушкина спасительная ложь.

Как семья, все трое – Антонио, Ассунта и Стелла – прожили пять дней.

В день возвращения Антонио обедали в доме Марии, с Розиной, Николой и его семьей. Антонио молча ел и много пил, а когда шли домой, тяжело опирался на Ассунтину руку. Едва они переступили порог своего жилища, Антонио запер дверь и толкнул Ассунту на кровать. Задрал ей подол и вошел в нее, даже не сняв штанов, только приспустив их. Ассунта была к этому совершенно не готова, и сам акт занял куда больше времени, чем ей помнилось. Придется, значит, заново привыкать к положению мужней жены.

Ассунта терпела молча, страдая не столько от сухой неготовности собственного тела, сколько от мысли, что на них с Антонио смотрит дочь. Ей следовало остановить Антонио – но как она могла, после трех с половиной лет его отсутствия, после всего, что он снес, после столь долгого воздержания? Нет, это ее супружеский долг. Ассунта привыкла жить солдаткой, ей и в голову не приходило, что обслуживать мужа придется на единственной кровати – той самой, где спит Стелла. Неужто так теперь все время будет? Ассунта отвернулась к стене, только бы не видеть круглых, непонимающих Стеллиных глаз.

Кончив дело, Антонио отключился. Ассунте пришлось повозиться, прежде чем она его разула. Вечер она провела за уборкой и уговорами «сидеть тише мышки», обращенными к Стелле. В уговорах этих, впрочем, не было ни малейшей нужды – Антонио не разбудила бы и пушка.

Весь второй день Антонио проспал. Соседи подходили к дому, им хотелось обнять Антонио, осенить его крестным знамением, потолковать о погибших ребятах, порасспросить об общих знакомых – Ассунта никого не впустила. Прикинула, как тяжелы будут мужу подобные разговоры, подобное внимание. Заперла дверь, затворила ставни. Пускай видят, что у них неприемный день. Конечно, не все визитеры отличались деликатностью – некоторые стучали. Таким Ассунта шептала, приоткрыв верхнюю часть двери:

– Завтра приходите. А лучше послезавтра.

И стряпала. Муж ведь голодным проснется, так чтоб сразу его обслужить. Ни хлеба, ни муки не было. Ассунта варила похлебку из морщеной картошки и сушеных фруктов. Маленькая Стелла следила за матерью исподлобья. Понимала сложность задачи.