Читать книгу - "Морган ускользает - Энн Тайлер"

– Он говорит, что уходит, – объяснила Эмили. – Хотите, я помогу ему запереть магазин?

– О, спасибо. Оно и верно, я совсем не в себе.

Однако так и остался сидеть на диванчике, промокая платком нос. Эмили услышала, как за Баткинсом захлопнулась дверь.

– Когда Баткинс выходит из магазина, – сказал Морган, – я, бывает, гадаю, может быть, за дверью он развоплощается? Вы об этом когда-нибудь думали?

Она улыбнулась. Морган смотрел на нее трезво, без улыбки.

– Что-то не так? – спросил он.

– Что? Нет, ничего, – ответила Эмили.

– У вас кончик носа побелел.

– Это ничего не значит.

– Не врите мне, – сказал он. – Я вас девять лет знаю. Если у вас белеет кончик носа, значит, случилось что-то дурное. Дело, я полагаю, в Леоне.

– Он считает меня узколобой, – сказала Эмили.

Морган чихнул еще раз.

– Думает, что я косная, а ведь это он сам такой. Он больше не ходит на театральные пробы, а тот человек из госпел-труппы все еще зовет нас к себе, но Леон даже поговорить с ним не хочет. А у меня развивается клаустрофобия. Я больше не могу водить машину, после того как стемнеет, потому что пространство вокруг сжимается, – ну, знаете, освещенное пространство, в котором движутся машины. Мне кажется, я понемногу схожу с ума просто от раздражения – от мелких, безымянных поводов для него. А он говорит, что я узколоба.

Морган вытряхнул сигарету из зеленой пачки, какой прежде Эмили не помнила.

– Видите? Нам пора сбежать вместе.

– Думаете, вам стоит курить?

– О, это слабенькие. Ментоловые.

Он закурил и сразу закашлялся. Поднялся на ноги, словно надеясь заглотнуть побольше воздуха, побродил по офису, кашляя и ударяя себя в грудь. И выдавил между приступами:

– Вы же знаете, Эмили, я всегда рядом и жду вас.

– Может, выпьете робитуссина, Морган?

Он покачал головой, докашлял и присел на стол. Вокруг него зазвякали пузырьки с лекарствами. Эмили немного откатилась в кресле назад, чтобы дать Моргану больше места. Она заметила, что на ногах у него черные носки из полупрозрачного шелка и лакированные черные полуботинки с острыми носками, напомнившие ей о Фреде Астере. Морган сидел на ее плаще, сминая его, но Эмили решила не говорить ему об этом.

– Я знаю, вы должны считать меня комичным, – сказал Морган.

– Ну, комичным я бы вас не назвала, правда…

– Я серьезно. Хватит уже валять дурака, Эмили. Я люблю вас.

Он соскользнул со стола, не без труда выпутался из плаща, непонятно как сумевшего обернуться вокруг его ноги. Эмили встала. Что у него на уме? В конце концов, он же взрослый мужчина, вполне реальный, хоть и худощавый. Алчность, с которой он затянулся сигаретой, заставила Эмили отступить за кресло. Однако Морган прошел мимо нее. Он всего лишь принялся расхаживать по офису. Подошел к перилам, окинул взглядом темневший внизу магазин, вернулся назад.

– Я не собираюсь, конечно, разрушать вашу семью. Я ее обожаю. Ну то есть я и Леона люблю, и Гину, всю семью как целое, но на самом-то деле… Кого же я люблю? Только вас, Эмили… – Он стряхнул пепел на пол. – Мне пятьдесят один год. А вам сколько – двадцать девять, тридцать? Я запросто мог быть вашим отцом. Хороша шуточка, а? Я должен выглядеть смешным и нелепым.

Однако выглядел он печальным и добрым, а еще очень усталым. Эмили сделала шаг в его сторону. Он обошел ее, бормоча словно в раздумье:

– Я думаю о вас, как о болезни. Возвращающейся, вроде малярии. Понимаете, я гоню мысли о вас. Проходит целая неделя… Мне удается победить болезнь, и я начинаю воображать себя человеком куда более глубоким, чем мне казалось. Чувствую себя более сильным, более умудренным. В такое время я даже получаю некоторое удовольствие, делая то, что мне полагается делать. Выношу мусор, вовремя прихожу на работу…

Эмили тронула его за руку. Морган уклонился от нее и продолжал расхаживать по офису, склонив голову, выпуская клубы дыма.

– Я убеждаю себя в том, что тривиальное, заурядное имеет свои достоинства. Ха! Какая мысль! Вспоминаю виденную по телевизору программу, что-то такое о «человеке с улицы», о торжестве обыденного. Они останавливают каких-нибудь рядовых людей и спрашивают, могут ли те спеть, прочитать стихотворение… останавливают, скажем, банду мотоциклистов. Я это видел своими глазами! Мотоциклисты, все в черной коже, их спрашивают: «Можете вы спеть от начала и до конца “В один чарующий вечер”?» И эти парни начинают петь – на полном серьезе, старательно, – я хочу сказать, парни, от которых вы никогда не ожидали бы услышать «В один чарующий вечер». Стоят, обняв друг друга за плечи, из карманов у них выкидные ножи торчат, кастеты, и усердно и очень мило поют…

Он уже забыл о ней. Взял новый след и теперь мечется туда-сюда по офису. Эмили присела на диванчик, огляделась. Над картотечным шкафчиком висела на стене пробковая доска, покрытая вырезками и мелкими вещицами. Значок с портретом Эдлая Стивенсона, растрепанное красное перо, фотография невесты, синяя шелковая роза… Она представила, как Морган вбегает сюда с этими трофеями некоей загадочной, личной его войны и прикрепляет их к доске, радостно фыркает и убегает снова. И внезапно ее поразила мысль о его обособленности. Он абсолютно ничем не связан с ней. И она никогда не поймет его даже в самой малой мере.

– Останавливают толстую старуху, – говорил он. – Неопрятную! Кошмар! Седая, одутловатая, похожая на переваренные макароны, в бог знает скольких одежках, которые давно сплавились одна с другой. «Не могли бы вы спеть “Июнь из кожи лезет вон”?» – спрашивают они, а та отвечает: «Конечно» – да сразу и запевает, такая услужливая, с сияющей улыбкой, а под конец раскидывает руки и притоптывает ногой…

Морган прикусил сигарету, перестал расхаживать, чтобы показать, как все было, – развел руки в стороны, приподнял ногу.

– «Потому… что́… ИЮНЬ!» – пропел он и топнул.

– Я тоже люблю вас, – сказала Эмили.

– ИЮНЬ! – пропел Морган. И остановился. Вынул изо рта сигарету. – Как?

Она улыбнулась.

Морган подергал себя за бороду. Бросил на Эмили косой взгляд из-под бровей, уронил сигарету на пол и медленно, задумчиво растер ее каблуком. Опускаясь на краешек дивана, он, казалось, еще обдумывал что-то. А когда наклонился, чтобы поцеловать ее, от него повеяло своего рода лохматым теплом, как от какого-нибудь пушного зверька, запахом пепла и «ментолата».