Читать книгу - "Собрание сочинений в 9 тт. Том 4 - Уильям Фолкнер"

— На сколько же? — спросил я.

— Года на два, не больше. Черт! А потом я…, — он осекся и злобно уставился на меня. А ведь именно я платил за кофе и за хлеб, который лежал на столе между нами.

— Кого это вы из себя строите? Пинкертона?

— Да нет же. Я не хотел вас обидеть. Просто любопытно, сколько времени он продержался на две с половиной тысячи долларов?

— А кто сказал, что у него было две с половиной тысячи? Это я так, к слову. У него и двухсот пятидесяти сроду не было. А если было, видно, он их здорово припрятал — до сих пор где-нибудь гниют. Прикатил сюда и сел нам, белым, на шею, а когда нам надоело, пристроился около мексиканцев. Надо же дойти до такого — трястись над ворованными деньгами и побираться у этих грязных максикашек! А ведь мог бы жить, как положено белому человеку.

— Да, может, он и не крал никаких денег, — сказал я.

— Тогда чего же он здесь торчит?

— Вот я, например, тоже здесь.

— А если и вы сбежали, я ведь не знаю?

— То-то и оно, что не знаете, — сказал я.

— И знать не хочу. Не мое это дело. У каждого свои дела, и уж кто-кто, а я в них совать нос не собираюсь. Но что знаю — то знаю: у человека, у белого человека, должна быть черт знает какая причина, чтобы… Сейчас-то, может, у него никаких причин уже нет. Только не пытайтесь мне доказать, будто белый просто так возьмет и прикатит сюда смерти дожидаться.

— И вы полагаете, что кража — единственная причина?

Он взглянул на меня презрительно, почти брезгливо.

— Няньку с собой, случаем, не возите? Вам без нее нельзя, пока людей толком не узнаете. Да каждый человек — и плевать, кто он такой и громко ли поет в церковном хоре, — каждый потащит, если, конечно, уверен, что кража сойдет ему с рук. Пока вы этого не поняли, валяйте-ка лучше домой, к мамаше под крылышко.

Через улицу я наблюдал за Миджлстоном. Он стоял возле стайки голопузых ребятишек, которые возились в пыли под деревьями, — маленький, замызганный, в грязных мешковатых штанах из тика.

— Как бы там ни было, — сказал я, — его это, видно, не волнует.

— Его-то? Да ему и в голову не придет, что можно о чем-то волноваться. Мозгов не хватит.

Очень бедный и очень счастливый. Наконец настал и его черед разделить со мной хлеб и кофе. Нет, не совсем так! Я сам пригласил его позавтракать, когда мне, наконец, удалось отделаться от его горемычных соотечественников вроде первого собеседника — людей изрядно потрепанных, вечно небритых, которых полным-полно было в кафе и барах, где среди белозубых, смуглых, учтивых, задумчивых местных жителей они шумно толковали про превосходство белой расы, про свои обиды и всяческие несправедливости. Мне даже пришлось его уговаривать. Миджлстон явился в назначенный час, в тех же грязных брюках, но рубашка на нем теперь была белая, непорванная, выглаженная, и он даже побрился. Угощение он принял с достоинством, без угодливой суетливости. А когда поднял чашку, я обратил внимание, что пальцы у него дрожат, — ему было даже трудно донести ее до рта. Заметив мой взгляд, Миджлстон впервые поднял на меня глаза, и я увидел, какие они старые. Как бы извиняясь за свою неловкость, он сказал:

— Два дня почти ничего не ел.

— Целых два дня?

— Климат тут жаркий. А в жару человеку много не надо. Лучше себя чувствуешь на пустой желудок. Когда я сюда приехал, из-за еды мне первое время тяжелей всего приходилось. Дома-то я, ох, как любил поесть.

— Понятно, — сказал я.

Как он ни отказывался, я попросил принести мясо. И он его съел, съел до последнего кусочка.

— Подумать только, — сказал он, — уже двадцать пять лет так не завтракал. Когда человек в годах, ему трудно отказываться от старых привычек. Да, сэр. Вот как уехал из дома, ни разу толком не позавтракал.

— А назад возвращаться не думаете? — спросил я.

— Да нет. Здесь мне хорошо. И жизнь тут простая. Никаких забот. С утра до ночи делай что хочешь (раньше-то я чертежником работал у архитектора). Нет, назад мне ни к чему.

Он посмотрел на меня. Лицо его стало сосредоточенным, настороженным, как у ребенка, когда он хочет что-то рассказать, открыть какой-то секрет.

— Вовек не догадаетесь, где я ночую.

— Конечно не догадаюсь. Так где же?

— На чердаке. Вон над тем баром. Дом принадлежит Компании, и миссис Уидрингтон, жена мистера Уидрингтона, управляющего, позволяет мне там спать. Высоко, тихо, только вот крысы бегают. Но ведь в чужом доме распоряжаться не станешь. Правда, какой уж тут дом, крысятник, да и только… Но это еще не все. — Он не сводил с меня глаз.

— Ни за что на свете не догадаетесь.

— Даже пробовать не стану, — сказал я.

Он все смотрел на меня.

— Я сейчас про свою постель говорю.

— Про постель? — переспросил я.

— Я же говорил, не догадаетесь.

— Что же делать, — сказал я. — Сдаюсь.

— Постель у меня — просто рулон толя.

— Чего?

— Толя.

Лицо его было ясным, умиротворенным, голос звучал спокойно и радостно.

— На ночь я раскатываю его и ложусь, а утром снова сворачиваю и ставлю в угол. И пожалуйста — помещение убрано. Хорошо, правда? Ни тебе простыней, ни прачечных. Захотел переехать, свернул постель, как зонтик, и неси под мышкой.

— Семьи у вас, выходит, нет? — спросил я.

— Нет. Здесь нет.

— А там, дома?

Миджлстон был совершенно спокоен. Даже не притворялся, будто что-то разглядывает на столе. И глаза его не затуманились, хотя он ненадолго и задумался.

— Да, там, дома, у меня жена. Ей вряд ли подойдет здешний климат. Ей бы тут не понравилось. Но живет она хорошо. Я аккуратно выплачивал за страховку; вносил много — вы даже не поверите, что чертежник на семидесяти пяти долларах в неделю может столько вносить. Вот бы вы удивились, если бы узнали, какая была страховка. А жена помогала мне экономить; она хорошая женщина. Теперь все деньги достались ей. Что ж, она заслужила. И потом, мне-то они на что?

— Возвращаться вы, значит, не собираетесь?

— Нет, — сказал он.

Он не сводил с меня глаз, в них снова появилось такое выражение, какое бывает у ребенка, решившего в чем-то сознаться.

— Я кое-что натворил. Понимаете?

— Понимаю.

Он говорил спокойно.

— Нет! Совсем не то, о чем вы думаете. И не то, о чем думают вон те, — он кивнул в сторону своих соотечественников. — Денег я сроду не крал. Я так и