Читать книгу - "Болезнь Портного - Филип Рот"

— Черт побери! Где тебя этому научили? В армии, что ли?

— Да.

Я плюхаюсь на стул:

— Нашли, чему учить девок.

— Знаешь, — говорит она абсолютно бесстрастно. — С гобой явно что-то не в порядке.

— Конечно, не в порядке! Губа вот кровоточит!

— Ты самый несчастный человек из всех, кого я знаю. Ты как ребенок.

— Нет! Неправда…

Но она, не дав мне даже рта раскрыть и отметя прочь все мои попытки объясниться, начинает новую лекцию:

— Почему ты осуждаешь свою жизнь? В этом нет никакого смысла. Похоже, ты испытываешь удовлетворение, даже некую гордость, превращая себя в объект собственных насмешек. Странное у тебя чувство юмора. Я не верю, что ты по-настоящему хочешь изменить свою жизнь. В твоих устах все как-то искажается, приобретает ироничный оттенок. Круглые сутки ты тем или иным способом изгаляешься над собой. Я правильно говорю — «изгаляешься»?

— Да. «Изгаляться», «насмехаться»…

— Вот именно! Но ты ведь образованнейший человек! Тем труднее оправдать твое поведение. Ты столького можешь достичь! Внести такой вклад! Это глупо — изгаляться над собой! Это неприемлемо!

— Ну, не знаю, — отвечаю я. — В конце концов, насмешка над собой — это классическая форма еврейского юмора.

— Нет, не еврейского юмора! Это юмор гетто!

Ни намека на любовь в этой реплике, должен вам заметить. К утру я уже знаю о том, что являю собой средоточие всех отрицательных, постыдных качеств, присущих «культуре диаспоры». Столетия бездомности не прошли даром — за это время сформировался тот особый тип еврея, ярким представителем которого является Алекс Портной — испуганный, беззащитный, насмехающийся над самим собой, развращенный долгим пребыванием в языческой среде иудей. Именно такие иудеи, как я, безропотно шли — миллионами! — в газовые камеры, даже не пытаясь перечить своим палачам. Диаспора! Само это слово вызывало у Наоми приступ гнева.

Когда она закончила учить меня уму-разуму, я сказал:

— Замечательно. А теперь давай потрахаемся.

— Ты омерзителен!

— Вот именно. Наконец-то ты начинаешь что-то понимать, прекрасная Сабра! Вот ты и сиди в горах со своей справедливостью! Пусть с тебя берет пример все человечество! Ебаная еврейская святоша!

— Господин Портной! — говорит она, поднимая с пола рюкзак. — Вы всего лишь презирающий себя еврей.

— Ах, Наоми, это, быть может, лучшая разновидность евреев.

— Трус!

— Сорванец.

— Шлемиель!

И пошла к дверям. Но я подкрался сзади, схватил ее и повалился вместе этой рыжеволосой моралисткой на пол. Я ей покажу, кто из нас шлеимель! Я ей покажу, кто из нас ребенок! А если у тебя вдруг венерическая болезнь? Ну и замечательно! Тем лучше! Пусть она занесет триппер в свои горы! Пусть она заразит им всех этих храбрых и целомудренных еврейских мальчиков и девочек. Дозы триппера хватит на всех! Пусть знают наших! Да, вот такие мы, евреи диаспоры! Вот во что превратили нас годы изгнания, страданий и позора! Годы насмешек над собой, самоистязания и самообсирания! Истеричные нытики, больные лицемеры и трусы! Да, Наоми, я весь в дерьме, я погряз в пороке — и устал, дорогая моя, выслушивать изо дня в день про то, что я недостаточно хорош для того, чтобы принадлежать к Избранному Народу!

Но как она сопротивлялась, эта деревенская пизда! Эта рядовая запаса! Этот суррогат матери! Послушайте, не может быть! Не может быть, чтобы все объяснялось так просто! Только не в моем случае! К моему случаю нельзя подходить с обычными мерками! Мое подсознание увидело в ней мою мать только потому, что у нее рыжие волосы и веснушки?! Только потому, что и Наоми, и мама — польские еврейки?! Но тогда мы имеем дело с кульминацией эдиповой драмы, доктор? Да? Еще один фарс, друг мой! Боюсь, что этого мне не проглотить! «Царь Эдип» — это знаменитая трагедия, придурок, а не очередной анекдот! Ты садист, урод и шут гороховый! Я хочу сказать, что это уже совсем не смешно! Не слишком ли далеко мы зашли, доктор Шпильфогель, доктор Фрейд и доктор Кронкайт? А где же уважение, ублюдки? Где уважение к Человеческому Достоинству? «Царь Эдип» — самая ужасная и серьезная вещь во всей мировой литературе. «Царь Эдип» — это не хохма!

Благодарение Господу за гантели Хеши. После смерти двоюродного брата его гантели достались мне. Я вытаскивал их во двор и тренировался не покладая рук. Целых два года.

— Ты заработаешь себе грыжу с этими гантелями, — предупреждала меня мама, высунувшись из окна. — Ты простудишься там в одних плавках!

Я заказывал буклеты по культуризму. Я рассматривал свое тело в зеркале. Я напрягал мышцы и расправлял плечи, приходя в школу. Я сгибал руку и щупал бицепсы прямо на улице. Я млел от собственных жил, когда ехал в автобусе. Когда-нибудь кто-нибудь замахнется на меня кулаком — и я ему тогда устрою! Слава Богу, так на меня никто и не покусился!

Первой была Наоми. Так вот ради кого, оказывается, я пыхтел, ворочая гантели под неодобрительным взором мамы! Я бы не сказал, что ноги ее оказались слабее моих, но плечи и торс мужчины, как и полагается, мощнее женских. Я подмял ее под себя, и прильнув губами к ее уху, вылизывал из него накопившуюся за весь день серу.

— Я собираюсь трахнуть тебя, иудеечка, — шепнул я зловеще.

— Ты с ума сошел! — завопила она, пытаясь сбросить меня с себя. — Ты лунатик! У тебя приступ!

— Нет… нет… — прорычал я в ответ. — нет, я не лунатик! Сейчас я преподам тебе урок, Наоми!

Мы поменялись ролями, о добродетельная еврейка, цацкеле! Теперь твоя очередь защищаться, Наоми — поди объясни в киббуце, почему гноится твоя пизда! Вон как мудро они решили с часами! Погоди, пусть они почуют запашок твоей пизды! О, я готов все отдать, чтобы иметь возможность присутствовать на собрании, когда тебя обвинят в том, что ты запятнала гордость и будущее Сиона! Тогда, быть может, ты вострепещешь пред нами, павшими психоневротиками-евреями! Социализм реален, но и спирохеты реальны, любовь моя! Вот он, вводный курс в самую липкую сторону вещей, дорогая! Долой, долой патриотические шорты цвета хаки, раздвинь-ка свои ляжки, кровь от крови моей, открой врата своей крепости. Раскрой пошире эту мессианскую еврейскую щель! Внимание, Наоми, сейчас я окроплю ядом твои детородные органы! Я изменю будущее нашей расы!

Но, конечно же, я ничего не смог с нею сделать. Я вылизал ее ушные раковины, я покрыл поцелуями ее немытую шею, я искусал ее косички… и когда ее сопротивление уже начало ослабевать под моим напором, я слез с нее и улегся у стены — она победила. Я проиграл.

— Бесполезно, — сказал я. — У меня не встает.

Она встала. Нависла надо мной. Отдышалась. Посмотрела вниз. Мне показалось, что сейчас она впечатает свою сандалию в мою грудь. Или вышибет из меня душу. Я вспомнил, как маленьким мальчиком наклеивал в тетрадку картинки из комиксов. Как же я до такого докатился?