Читать книгу - "Красота - это горе - Эка Курниаван"

Друзья по переписке присылали ему газеты и журналы, а партийную газету ему доставляли прямо в хижину. В углу росла гора книг – теперь он изучал и труды Маркса, Энгельса, Ленина, Троцкого, Мао Цзэдуна, и брошюры отечественных авторов – Семауна, Тан Малаки. Некоторые из них, например Троцкий и Тан Малака, были запрещены, но кто-то из коммунистов добывал их сочинения специально для Кливона.

Он пока что не был членом партии, только кандидатом. Все материалы он изучал самостоятельно, исправно посещал дебаты, выступал при всякой возможности. Объединял рыбаков и рабочих с плантаций. Полгода спустя после свадьбы Аламанды его назвали лучшим местным кадром и приняли в партию. И дали первое задание: собрать всех бывших партизан из революционной армии, воевавших когда-то бок о бок с Шоданхо, – большинство были коммунистами, но годы назад, после неудавшегося восстания, след их затерялся. Теперь же многие, вспомнив революционную юность, возвращались в партию.

Тогда и был основан Союз рыбаков; первыми вступили в него Самиран и Кармин, а возглавил его Товарищ Кливон. Через две недели профсоюз насчитывал уже пятьдесят три человека, а вскоре почти все рыбаки стали его членами. Каждое воскресенье, освободившись от дел, собирались они на рыбном рынке, близ порта. Товарищ Кливон раздавал агитки, разъяснял, чем опасны крупные рыболовные суда.

Все рыбацкие обряды проводил теперь профсоюз. Перед тем как бросить в океан голову быка в дар Богине Южных морей, Товарищ Кливон произносил краткую речь с парой цитат из “Манифеста”. Выступал он и на похоронах рыбаков, погибших в бурном море, и когда рыбаки в благодарность за хорошую погоду устраивали обряд с представлением синтрен.

Вместо народных песен теперь пели “Интернационал”, а заключительную молитву предваряли словами: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”

– Я как миссионер, распространяю новую религию, – шутил с друзьями в партийном штабе Товарищ Кливон. – А “Манифест” – наше священное писание. Главная задача и коммунистов, и любой религии – вербовать сторонников.

Настала горячая пора для Товарища Кливона. Помимо организаторской работы и пропаганды, он начал преподавать в партийной школе, обучать новые кадры. Он по-прежнему выходил в море, занимался делами Союза рыбаков, ему это нравилось, и потому, когда партия предложила ему поехать учиться в Москву, он отказался, решив остаться в Халимунде.

Отдохнуть удавалось ему только утром, после возвращения с промысла. Сев возле хижины, он брался за три газеты (приносили их очень рано, еще до завтрака) – “Ежедневную народную газету”, коммунистическую, “Звезду Востока”, газету партии-“попутчика”, и, наконец, местную партийную газету, выходившую в Бандунге. Читал он за чашкой кофе, а потом, выкупавшись в источнике позади хижины, ложился спать до полудня.

Однажды во время утреннего отдыха он увидел, как семь школьниц шагают по пляжу к востоку Скользнул по ним взглядом, но прогульщики на пляже были не редкость, и он вновь принялся за кофе и газеты. Не успев дочитать передовицу – с продолжением на странице восемь, – услыхал он галдеж с той стороны, где были девочки, а больше и неоткуда, в девять утра на пляже всегда пусто. Оттуда донесся визг – не радостный, а испуганный.

Товарищ Кливон отложил газету и зашагал в сторону девочек – те сновали туда-сюда, суетились, и вдруг одна отделилась от прочих, а за ней гналась собака. Слишком много развелось в Халимунде диких собак, подумал Товарищ Кливон, все из-за Шоданхо.

Он рвался помочь девочке, но та была слишком далеко, а собака всего лишь шагах в десяти от нее. Когда девочка заметила его и поняла, что он стал свидетелем ее ужаса, кинулась она к нему, а собака, яростно лая, – за ней. Товарищ Кливон уже бежал им навстречу, девочка в испуге звала: “Помогите!” – а далеко позади визжали ее подруги.

Товарищ Кливон прибавил ходу, но, что самое удивительное – и осознал он это уже потом, – бежала девочка с невероятной скоростью. Среди криков и лая ей удавалось держаться на расстоянии от оскаленной пасти, а приблизившись, Товарищ Кливон понял, что пробежала она вдвое больше него, пусть он и несся во весь дух. На ее лице он увидел ужас, и когда между ними оставалось шагов пять, она бросилась вперед и уцепилась за него что есть силы, и собака, улучив миг для нападения, тоже прыгнула. Но Товарищ Кливон оказался проворней и мгновенно нанес собаке сокрушительный удар в морду; собака взвыла, отлетев назад, и распростерлась на песке, пасть ее была вся в пене. Псина оказалась бешеной, но мертвой она опасности не представляла.

Между тем Кливона обнимала девушка – впервые после страстных объятий Аламанды у вокзала. Пусть девчонки и молодые мамаши до сих пор строили ему глазки, он уже не слыл сердцеедом и все силы отдавал партийной работе, ему было не до заигрываний. А теперь эта девочка прижималась к нему всем телом, и он невольно – всего лишь защищая ее от бешеного пса – прижал ее к себе.

Она была так близко, что Товарищ Кливон чувствовал ее грудки, такие нежные, теплые, и пряди ее волос щекотали ему лицо. Когда, вне себя от радости, подоспели ее подруги, Товарищ Кливон мягко отстранил девушку и только тут заметил ее поразительную красоту, в которой было что-то чуть старомодное – две косы, длинные ресницы нимфы, тонкий нос, изящные ушки, пухлые щеки, капризный рот, – и понял, что девушка в обмороке – возможно, с той самой минуты, как упала в его объятия.

С помощью ее подруг усадил он бесчувственную красавицу в кресло. Так и не сумев привести ее в чувство, остановил он конную повозку, что медленно ползла мимо купален возле его хижины, велел подругам отвезти девушку домой, и школьницы дружно вскарабкались на телегу.

Но даже когда они скрылись за поворотом и стих топот копыт, Товарищ Кливон все еще был под властью ее таинственной красоты – ему все мерещился аромат ее волос, прикосновение ее мягких грудей. Чтобы развеять морок, внушал он себе, что должен трудиться на благо партии, но на душе было по-прежнему тепло, даже когда он хоронил в кустах бешеную псину, и потом, когда варил рис и будил к завтраку товарищей.

За ночь ничего не изменилось. Утреннее происшествие все не шло из головы, и он понял, что лицо школьницы смутно ему знакомо, – может быть, он даже имя ее знает. До сих пор чувствуя ее тепло, силился он вспомнить, где они встречались. Ей лет пятнадцать, ухаживать за ней он точно не мог, слишком молода. А вспомнив наконец, кто она, совсем опечалился: да, он уже видел ее лицо, даже знал, как ее зовут, знал с тех пор, как ей было всего шесть лет. Мало того, за год до его отъезда в Джакарту они виделись почти каждый день. Он гнал от себя ее образ, пробовал стереть из памяти, но напрасно.

– Ох, – вздохнул он жалобно, – да это же Адинда, младшая сестренка Аламанды!

Наконец решил он встать с постели. Из хижин уже высыпали рыбаки – одни осматривали и чинили сети, другие собирались в город поразвлечься. Убедившись, что сети, разложенные возле хижины, целы, Товарищ Кливон пошел к источнику выкупаться. Купальня располагалась под открытым небом, в пандановых зарослях, – бочка с дырой, а в дыре затычка из старой резиновой сандалии. Но Товарищ Кливон не любил мыться под душем, откуда вода сочилась, как струйка мочи, а просто набирал пригоршнями воду и плескал на себя.