Читать книгу - ""А существует ли любовь?" - спрашивают пожарники - Эдвард Радзинский"

Было тридцатое декабря.

Ей оставалось жить две недели…

Я стоял у памятника Пушкину,

поджидая обычного ее появления –

эффектного появления в новогодней толпе у «Пушки».

Неожиданно я наткнулся глазами

на высокую усталую женщину,

такую обычную женщину –

в темном пальто, с блеклым лицом,

с волосами, уложенными под береткой…

Она пришла после ночного дежурства

у постели парализованной старухи.

«Теперь я работаю ночной медсестрой,

а это пальто я купила сама.

Правда, миленькое?»

Миленькое пальто подозрительно пахло покорностью.

Покорностью и правдой.

И очень трудным хлебом.

Она заметила мой взгляд:

«Пора начинать жить нормально,

мне скоро (ужас!) двадцать.

Вчера я собрала все свои вещи

и утопила ночью в Патриаршем пруду

вместо себя:

револьвер, череп,

и главное – хипповую ленточку,

которой я обвязывала волосы.

Вот ее больше всех было жалко.

Ленточка долго плавала в пруду,

а я кричала ей:

«Что делать, у меня только два пути – утопиться самой или утопить вас всех

и покончить с театром!» Я даже позвонила режиссеру, чтобы его не мучила совесть, и сказала ему: «Я покончила с театром!» И знаешь, что он ответил? «Это хорошо!

Потому что если бы ты к нам поступила, мы жили бы как на вулкане. Ты неровная, от тебя не знаешь, что ждать…» Пусть они учат ровных!

Помнишь у Блока стихотворение про самоубийство: «Она пришла на землю, но земля ее не приняла…» Загнанных лошадей пристреливают, а непринятых в артистки…» Она засмеялась: «Не гляди так… И не бойся.

Я уже не играю в эти игры. Я выхожу замуж. Я теперь как все.

И ты молодец – сразу это понял».

Ее бешеная интуиция – она поняла мой взгляд…

Будь проклят этот взгляд!

Мы зашли в бар «Охотник».

Она сняла пальто, пахнущее покорностью,

выпустила из-под беретки золотые волосы

и в темноте опять стала собою.

«Мне попалась замечательная парализованная бабуля,

ее родственники от меня в восторге.

На днях у бабули начала двигаться нога.

Ты, конечно, не веришь, но у меня – особые пальцы,

оказалось, я могу лечить!

Опять не веришь?

Нога задвигалась от моего массажа,

и сегодня в честь этого события

и наступающего Нового года

я решила чуточку приукрасить мою бабулю –

все-таки она женщина…

Я наложила румяна на ее лицо (они были у медсестры в столике) и надушила французскими духами (тоже были в столике). И бабуля благодарно мне улыбалась, когда я прощалась с ней до Нового года…» Глаза горели – она была прежняя, потому что она не могла быть другой.

А я сидел, представляя, что происходит сейчас в палате,

как родственники уже узрели размалеванную старуху и медсестра уже обнаружила,

куда пошли ее румяна

и драгоценные французские духи…

Мне легко это было представить,

потому что я такой же, как все.

Как все мы, Женя…

Теперь, после ее смерти,

я часто встречаюсь с нею.

Куда чаще, чем при ее жизни…

Вчера я сидел на пляже в Коктебеле.

Было солнечное утро.

Она вышла из моря в прилипшем бикини

и с грозной копной волос – Медуза Горгона!

И женщины испуганно врастали в лежаки –

такой беспощадной была ее красота.

А пляжный мальчик сказал мне:

«В прошлом году здесь была клевая девка

со смешной фамилией – Пряхина.

Мне недавно рассказали, что она вышла замуж

за мексиканца, представляешь?

Уехала в Мексику и руководит театром в джунглях…

Что ты так смотришь?

Это рассказала ее безумная подруга!

Всей нашей честной гоп-компании рассказала,

какой замечательный театр в джунглях

основала Зинка Пряхина…»

И я вспомнил, как однажды поведал ей поразившую меня историю:

в Мексике, в непроходимых джунглях,

какой-то подвижник основал театр

имени Станиславского,

чтобы там, вдали от суеты,

строить Храм Искусства.

Ну, конечно!

Конечно!

Вот он, конец стихотворения!

Долгожданный конец стихотворения, Женя!

Кстати, в эту концовку

можно вписать и гриновский корабль,

стоявший на набережной Коктебеля

(о, как она его любила!),

эту дощатую лодку с выцветшими тряпками

и надписью «Алые паруса».

На ней вечно играют орущие дети

и фотографируются вместе с родителями

на палубе, пропахшей детской мочой.

Вот этот ее любимый корабль

однажды подплыл к Коктебельскому пляжу.

С корабля сошел юный капитан

с медальным латиноамериканским профилем.

Он обнял нашу прекрасную героиню,

выходившую из пены вод,

и увез основывать театр

имени Станиславского

в непроходимые джунгли Мексики,

или Никарагуа,

или…

Короче, туда, где требуется служительница в Храме Искусства! А с берега вослед кораблю бросали охапки сирени благодарные жители Феодосии, и море цвело, как бульвар в ночь ее крымского триумфа…

Клянусь, ей понравился бы этот конец.