Читать книгу - "Наркомат Просветления - Кен Калфус"

Действительно, у Сталина были свои люди повсюду: в наркоматах Военных Дел, Иностранных Дел, Государственного Контроля, Снабжения, Просвещения, на заводах и в военных частях, в забытых бумажных ведомствах, не тронутых революцией. На рассвете прибыло подкрепление, одетое в какие-то тевтонские мундиры; не совсем то, чего хотел Астапов, но сойдет. За войсками вскоре явилась съемочная группа и доверенный режиссер — выбранный не из системы Наркомпроса. С неохотного, растерянного согласия Кожевникова Воробьев установил систему «кислородной вентиляции», подсоединив баллоны кислорода к переплетению пучков металлических трубок у изножья кровати Ильича. Ильич видел, как устанавливали баллоны и трубки — Воробьев ничего не объяснял, и назначение устройства осталось загадкой, как принцип работы шарманки. Трубки шипели. Крупская категорически отказалась открывать окна.

На вопрос Астапова о результатах анализа крови Воробьев ответил:

— У нас есть два или три дня.

Астапов знал, что бесполезно просить разрешения внести в дом кинокамеры, к тому же он сам предпочитал снимать снаружи — дом как святая святых, обиталище Ильича. Съемочная группа потребляла тысячи метров целлулоида — она снимала территорию усадьбы, офицеров в караулке, отряд, марширующий по дороге через усадьбу. По приказанию Астапова снимали и Сталина — как он пожимает руки Кожевникову и другим врачам, будто бы перед отъездом в Москву. Его снимали и переснимали — с лицом мрачным, решительным, скорбным, обеспокоенным, храбрым, мудрым и добрым. Засняли его автомобиль, выезжающий из усадьбы. Астапов сообщил режиссеру, что сам решит, какие кадры будут использованы.

В этот вечер, когда съемки закончились и съемочная группа уехала, Сталин вызвал Астапова и Воробьева в свой домик на опушке леса. Сталин уже был в нижней рубахе, а домработница на кухне варила грибной суп, его любимый. На столике у дивана лежала сегодняшняя газета: с речью, произнесенной Ильичом пятнадцать лет назад. В каждом выпуске каждой газеты публиковалась по меньшей мере одна знаменитая статья или текст выступления Ильича, только не новые. Ильич, пока его не хватил последний удар, диктовал секретарю письма, в которых настаивал на немедленном преобразовании ЦК и предостерегал против амбиций и заблуждений отдельных вождей Партии. ЦК, поскольку эти письма задевали практически всех его членов, единодушно решил публиковать полемические злободневные выступления Ильича в единственном экземпляре «Правды», который затем доставлялся больному вождю. Сталин подождал, пока Воробьев и Астапов снимут шубы. Он пригласил их к столу.

— Товарищ Астапов сообщил мне, что, увы, нашему любимому вождю осталось жить не более двух или трех дней, — сказал Сталин.

— Это смешно, — отозвался Воробьев, едва ли не плюясь. — Он может протянуть в таком растительном состоянии недели и даже месяцы. Ну и что? Это не жизнь, не то, что он сам назвал бы жизнью. Вот Ильич, — Воробьев показал на середину комнаты, на воображаемую тень вождя, — но он больше не может ни писать, ни спорить, ни, в его состоянии, приносить пользу революции.

— Возможно, я не так понял, — сказал Астапов. — Вы сказали, что у нас есть два или три дня…

— А! — перебил его Воробьев, пронзив указательным пальцем воздух — это движение было неосторожно направлено в сторону Сталина. — Два или три дня… Да, это срок, который учитывает загустевание тромбоцитов, падение электрического сопротивления поверхностных мембран клеток живой ткани, ощелачивание телесных жидкостей объекта. У нас пока есть надежда — в старичке еще тлеет искорка жизни, и эту искорку я предлагаю поймать и сохранить! Но только в том случае, если мы начнем действовать немедленно. Завтра же, а лучше — сегодня.

Сталин тихо застонал и жадно взглянул в направлении кухни.

— Товарищи, не желаете ли вместе со мной покушать грибного супа?

Ни Астапов, ни Воробьев не ответили. Астапов только начинал понимать.

— Послушайте, товарищ профессор, извините меня, я простой человек и не понимаю вас. Мой обед почти готов. Нам надо знать, что потребуется, чтобы забальзамировать тело Ильича после смерти, если ЦК сочтет это нужным. Товарищ Астапов утверждает, что вы специалист и можете сказать нам, что надо делать.

Воробьев грохнул кулаком по столу, так что сталинские тарелки задребезжали.

— Я же вам уже сказал! Забальзамировав Ильича после смерти, вы получите протухший труп!

Воздух в комнате словно запылал, обжигая легкие Астапова, опаляя губы и глаза. Ноздри наполнились запахом вареных грибов. Но слова Воробьева его не удивили. Он, должно быть, предчувствовал их уже в Харькове, а может быть, еще гораздо раньше — в вагоне первого класса, покидающем Тулу.

Глаза Сталина заблестели, как крупицы кварца в цементе.

— Я приготовил двенадцать литров консервирующего раствора, — сказал Воробьев. — Его следует постепенно ввести в артерии пациента, пока сердце еще бьется и капилляры сохраняют упругость и проницаемость. Это мое новейшее открытие — тогда Ильич будет в сохранности через год, через сто лет, даже через тысячу. Но процесс надо начать сегодня, в крайнем случае — в течение двух дней.