Читать книгу - "Тебе не пара - Род Лиддл"

Выпить они не хотят. По правде говоря, его жизнерадостное предложение не производит на них особо благоприятного впечатления.

Скорее наоборот. Тарик, откинувшись назад в гостиничном кресле, оценивающе оглядывает своего подопечного.

— Энгин, — говорит он, — ты хоть понимаешь, что делаешь?

Энгин изображает на лице подавленное, унылое выражение. Если честно, он не всегда до конца понимает, что делает.

— В каком смысле? — спрашивает он у Тарика, в замешательстве ерзая на кровати.

— В каком смысле, Энгин? В том смысле, что ты играешь роль деревенского дурачка в этих безбожных, пустых, бессмысленных телевизионных программах! Кто такой, кстати, Грэм Нортон?

Энгин произносит:

— А, да просто очередное ток-шоу.

Бывают случаи, когда лучше особенно не вдаваться в детали. Тарик никогда не был в большом восторге от содомитов, да и по поводу доктора Абу Афшин аль Анвар Магомета у Энгина имеются сомнения — вряд ли он испытывает к ним намного более теплые чувства.

Тарик грустно кивает.

— Разве ты не видишь, во что ты превратился, Энгин? — Тарик наклоняется вперед в своем кресле.

Таким Энгин его никогда прежде не видел. От этих заклинаний на душе делается ох как неспокойно.

— Во что, Тарик?

— В ручного дебила, которого использует западное империалистическое общество, это скопище неверных! Ты совершил фиск[29]и потому являешься закоренелым фасиком[30], отступившимся от Ислама. Вспомни, Энгин, слова Аллаха, мир Ему: «А если кто из вас не примет ниспосланное Аллахом, тот — фасик, неверный мятежник». Или, может, ты заалим, что ничуть не лучше.

— Надо же человеку на жизнь как-то зарабатывать, — пытается вывернуться Энгин. — Особенно после тюрьмы.

— Но не в «Раздевалке» же! Как такое понимать прикажешь? Сюсюкать с этой ухмыляющейся — рот до ушей — шотландской шлюхой, Кэрол Смилли! — Тарик плюет, охваченный отвращением.

— Она на самом деле очень приятная, Кэрол Смилли, — без особого энтузиазма говорит Энтин.

Доселе молчавший доктор Абу Афшин аль Анвар Магомет внезапно издает рык, способный кого угодно привести в замешательство.

— Признавайся: пил из чаши греха, что носит она меж ног своих? — требует он отчета у Энгина.

— Что? Нет! Нет, нет, нет! Не пил, — добавляет тот с легким сожалением.

— Энгин, — продолжает увещевать Тарик, — ты разве не понимаешь, какой вред своим бездумным потворством и заигрыванием наносишь нашему делу — делу Аллаха, делу палестинских и чеченских братьев, людей, которые здесь, вот в этой стране, борются несмотря ни на что за свою веру. Ты разве не видишь, как каждое твое идиотское появление на телевидении принижает все то, к чему мы всеми силами стремимся?

Энгин выпрямляется на кровати. Нет, они неправы! Тарик слишком долго просидел в своих пещерах.

— Нет, — уверенно заявляет он, — совсем наоборот. Вместо враждебного, непримиримого и во многом чуждого, отталкивающего образа Ислама они видят меня — маленького безмозглого толстяка. Во мне они узнают собственные черты. Я ведь, как ты изволил выразиться, Тарик, урод безмозглый. Это мне и самому ясно стало за последние три года; ясно и то, что я практически ничего не могу с этим поделать. Поэтому, когда я появляюсь перед зрителями, то, за что я боролся, начинает им казаться гораздо ближе и привлекательнее. Людям становится понятно, что даже наша славная, несгибаемая вера не отвергает несовершенных.

Для Энгина это — целая речь. Он почти обессилел от своего выступления. Но дошел ли до них его смысл? Непонятно.

— Полнейшая белиберда, это самовыгораживание, — произносит доктор Абу Афшин аль Анвар Магомет.

— Ну, не знаю, — поправляет своего коллегу Тарик, — в такой самонадеянности что-то есть. И все было бы ничего, если бы они смеялись только над тобой, Энгин. Но это не так. Ибо те операции, в которых ты так по-идиотски участвовал, не были твоими деяниями — этих деяний требовал Аллах. Когда ты ехал на машине в галерею, когда рассылал бомбы в посылках и так далее, и тому подобное — твое бренное тело было лишь орудием Аллаха. Понимаешь, о чем я?

— Да, — добавляет доктор Абу Афшин аль Анвар Магомет, — и потому, когда ты выступаешь по телевизору с дурацкими шутками на эту тему, зрители-безбожники хихикают не только над Энгином Хассаном. Ты одновременно и Аллаха выставляешь каким-то мудаком. А так, скажу тебе прямо, дело не пойдет.

Разговор что-то не клеится, думает Энгин.

— Но по счастью, — говорит Тарик, с удовольствием наливая себе «Бритвика» из мини-бара, — Аллах велик в своем всепрощении! Он все понимает! Невероятно, но Он простил тебя! Он простил тебе и это дело с картинной галереей, и отправленные не туда посылки с бомбами, и даже тот провал с сибирской язвой Он тебе простил! — Тарик делает секундную паузу.

— Кстати, зачем ты держал вирус в той банке, на ней же ясно было написано: «Кофе-мэйт», а потом поставил ее же обратно в кухонный шкаф?

Лежа на кровати со слегка надутым видом, Энгин отвечает:

— У меня в тот момент больше ничего под рукой не было…

— Сорок два человека, Энгин!

— Да знаю я. Кошмарный случай. Я правда очень глубоко сожалею. Это была ошибка.

Энгин вздрагивает. Ужасный сухой, раздирающий кашель; страшная, со вкраплениями крови мокрота. Именно тот просчет и стал для его хозяев — включая наиболее влиятельного из них, Тарика — убедительной причиной перевести его как можно скорее в отдел самоубийц. Они сделали все, что было в их силах, для его немедленной отправки в Лондон.

— Да, Энгин, действительно, очень большая ошибка. Но Аллах простил тебе даже это.

В настоящий момент Аллах, кажется, пребывает в необычайно всепрощающем настроении, думает Энгин. Если его вдруг так потянуло на прощение, тогда что здесь делают Тарик и доктор Абу Афшин аль Анвар Магомет? Что-то непохоже, чтобы они собирались кого-нибудь прощать.

В общем, лучше ему об этом не думать.

— Мы беседовали с твоим агентом, Энгин, — тихо говорит Тарик.

— С этим надутым евреем Стернбергом — да ослепит его Аллах и пошлет ему нарывы в области паха, — спешит пояснить доктор Абу Афшин аль Анвар Магомет.

— Скажи мне, Энгин, тебе это все разве не надоело своей заурядностью? — спрашивает Тарик.

К сожалению, скорее уж он сам надоел «этому всему», думает Энгин. Последнее время поток приглашений на телевидение начал слегка иссякать. Но в ответе его слышится глубокое, непреходящее убеждение:

— Я, Тарик, сам человек заурядный.