Читать книгу - "Архивы Страшного суда - Игорь Ефимов"

— Вы шутите. Синьор Фанцони никогда не согласится. Он и простого фоторепортера на пушечный выстрел не подпустит.

— Даже если вы попросите?

— Со мной он очень считается, это верно. Но вы, наверно, заметили: я изо всех сил стараюсь не злоупотреблять, не вмешиваться в административные вопросы. И мне так легче, и ему не обидно. Тем более что у него огромный опыт в делах, а у меня — почти ничего. То, что я позволил себе сегодня, — самое серьезное нарушение нашей дружеской демаркационной линии. Но уж очень мне стало тревожно за вас.

— За меня?

Лейда вдруг заметила, что отец Аверьян сидит в кресле как-то неестественно прямо, словно стараясь не касаться спинки. Эта напряженная поза делала его похожим на судью, собравшегося объявить приговор, но все остальное — тон, улыбка, взгляд — оставалось исполненным искренней приветливости, участия.

— Видите ли, по первому году, когда все здесь только налаживалось, вас, конечно, дергали с утра до вечера. И морозильные камеры были на вас, и контрольные всякие приборы, и заклинания вы должны были дорабатывать, записи готовить, на крови испытывать… Ирина вот тоже последние месяцы достраивала «Дом покаяния» — так я ее иногда днями не видел. Но теперь-то, когда Архив налажен, создан, живет… Я думал, что вы вернетесь к исследованиям, развернете работу всерьез. Вы же как будто и забыли о них. Работаете простым консультантом, о науке не заговариваете…

— Сейчас трудно найти мне замену. Я ведь одна беру на себя три языка: русский, эстонский, финский.

— Стоит дать объявление, что Архиву нужны консультанты со знанием этих языков, и нас засыплют заявлениями.

— И мне нравится работа. Так много нового узнаешь про людей.

— Дело даже не в работе. Вы будто стараетесь укрыться в раковину и закрыть створки. Стараетесь остаться на вторых, на третьих ролях. Вас приглашают на заседания Правления — вы не приходите. Просят выступить с докладом для гематологов — ссылаетесь на неподготовленность. Ни во что не вмешиваться, ничем серьезным не интересоваться, не встречаться с людьми. Уж не обет ли какой вы на себя наложили? И это не только мое впечатление. Что с вами происходит?

— Может, то же, что и с вами: трудности адаптации в новой жизни, культурный шок. Вообще же, если дирекция прикажет мне продолжать исследования, я готова вернуться к ним.

— Но сами-то вы — хотели бы? Я могу поговорить с синьором Фанцони. Но он намекал мне, что вы сами не проявляете большого рвения. Это верно?

— Немного страшновато, конечно. Архив сейчас развивается так успешно. А вдруг мы получим отрицательные результаты? Слухи наверняка просочатся. Они могут сильно повредить всему делу.

— Это ваши собственные опасения? Или синьора Фанцони?

— Но я ведь тоже болею за успех Архива.

— Прежде всего мы должны болеть за успех правды.

Отец Аверьян откинулся было в кресле, но тут же сморщился и снова сел прямо.

— А правда состоит в том, что вы безусловно совершили важное открытие. И безусловно научились вступать в общение с трансцендентами. Так что не надо ничего бояться. Открытие ваше следует расширять, углублять, обучать других, создавать специальную группу, что-то вроде научной кафедры, как в университетах…

— Вот уж с этим синьор Умберто вряд ли согласится. Он старается, чтобы даже имя мое не стало известно посторонним.

— Я знаю, знаю. Соображения безопасности, риск для вас. Могут похитить, попытаться использовать для других целей или создадут другой архив. Все это мне понятно. Он вложил в Архив огромные деньги. Он вправе рассчитывать вернуть их с прибылью. Но не было еще в истории случая, чтобы кто-то смог завладеть важным открытием навечно. Рано или поздно им начнут пользоваться и другие.

— Он ведь боится не только конкуренции, не только финансовых потерь. Может начаться такой разгул шарлатанства и всякого жульничества, что вся идея будет мгновенно дискредитирована.

— Именно поэтому мы должны спешить с научными проверками. Чтобы иметь в руках факты, эксперименты, доказательства.

— А если все результаты будут отрицательными? — тихо спросила Лейда.

Отец Аверьян насупился, переглянулся с женой.

— Меня это не обескуражит. Ошибка в направлении — только и всего. Главное звено останется неуязвимым: мы должны рыть толщу времени навстречу воскрешающим нас. Ошибаться, искать, исправлять ошибки, но ни в коем случае не терять веру. Впрочем, насколько я понимаю, вам-то предстоит сперва гораздо более трудное. Обрести ее.

Лейда промолчала.

— Вопрос в том, хотите ли вы этого?

— Не знаю. Иногда очень. Иногда мне кажется, я очень близка. Иногда чувствую необъяснимый страх.

— Вы никогда не бываете на моих проповедях.

— Но я читала многие потом в нашем журнале. И я искренне восхищаюсь и завидую вашей вере.

— И вы чуть ли не единственная из служащих Архива, кто не воспользовался предоставляемой льготой: бесплатно сдать каплю крови и дело жизни на хранение.

— Я еще не готова к этому. Мне кажется, раньше должна прийти вера.

— Один мой знакомый священник проповедовал однажды перед пригласившими его учеными. Он уговаривал их креститься. Они говорили, что не понимают, как можно принять обряд крещения, не веря в Бога. Ведь это будет лицемерие. Он пытался объяснить, что вера есть чудо и благодать, а крещение — таинство, которое и призвано помочь снисканию благодати. Они всё не понимали. Тогда он привел сравнение — весьма кощунственное, но оказавшееся понятным им. «Божество — как женщина, — сказал он им. — Оно застенчиво. Оно ждет, чтобы вы сделали первый шаг».

— Да, я понимаю. Но что-то во мне еще не созрело для этого.

Попадья Ирина взяла кувшин, долила воды в стоявшие на окне цветы.

— Вчера я видела одну семью. Они привезли с собой девочку двенадцати лет, больную лейкемией. Как вы думаете, ее кровь сможет сохраниться?

— О, тут понадобятся специальные исследования. И боюсь, очень длительные.

— Родители не знают, что такие исследования еще не проводились. Но я видела лица всех троих, когда они шли от Архива к стоянке машин. Они были счастливы. Смеялись. Они верили, что встретятся друг с другом после воскресения. Что просто девочка отправится в долгое путешествие раньше них.

— Есть тысячи семей с такими же трагедиями, которые не смогут выложить десять тысяч за это путешествие.

— Любое лекарство поначалу стоит очень дорого. Я говорю не об этом, а о надежде. Пусть вы не верите в обещанное чудо воскресения, но в надежду-то вы верите? В ту, которая уже сегодня? Которую мы видим в тысячах горящих глаз? Которую мы дарим сотням тысяч людей?

— А проснувшийся страх Божий? — сказал отец Аверьян. — Этот трепет, с которым люди начинают перечитывать свою жизнь, смотреть на свои поступки? А эта жажда искупить, заслужить? «Дом покаяния» еще не открылся, но очередь в него уже — на сколько, Ирина?