Читать книгу - "Песни сирены - Вениамин Агеев"

– Ну что же вы наговариваете на своего парня, Галочка? Он и в самом деле симпатичный, но вовсе не лопоухий.

Комментарий такого рода, даже высказанный самым дружелюбным тоном, не мог восприниматься иначе, как бестактность. Впрочем, не исключено, что со стороны белобрысого это было всего лишь попыткой перейти со мной на короткую ногу, с одновременным элементом шутливого заигрывания, направленного на мою девушку. Сама по себе фраза могла быть истолковано двояко – в том числе как своего рода дружеская, хотя и неуклюжая острота в узком кругу. Важнее здесь было другое. За моей спиной Галя обсудила с футбольной командой то, что, как мне представлялось, входило в сферу интимности. Сам-то я не раз слышал подобные эпитеты из её милых уст, но это всегда происходило в то время, когда мы держали друг друга в объятиях, и обмен шутливо-ласковыми прозвищами перемежался с обменом поцелуями. То же самое слово, произнесённое среди посторонних, было совершенно неуместно по целому ряду причин. На самом поверхностном уровне оно привлекало внимание окружающих к недостатку моей внешности, кстати говоря, не такому уж заметному. Но это, конечно, было мелочью. Самое главное, что оно приоткрывало завесу чего-то глубоко личного – того, что до сих пор происходило только между Галей и мной. Не уверен, что степень моей тогдашней обиды соответствовала тяжести её прегрешения, скорее всего, что нет, но, тем не менее, я почувствовал себя ещё более уязвлённым. Куртуазный поэт в подобной ситуации мог бы сублимировать своё отчаяние в изящном экспромте о том, что любимая распахнула дверь будуара перед сборищем случайного сброда. Но поэтом я не был, и даже о том, что наиболее болезненные для самолюбия уколы легче всего нейтрализуются публичной самоиронией, пока что не знал. Всё, что я смог предъявить обществу в данную минуту, сводилось к вымученной высокомерной улыбке, призванной продемонстрировать, что настоящие мужчины не снисходят до внимания к глупым насмешкам. А вот достойно вернуть футболисту пас словесного поединка мне так и не удалось. Пауза всё больше затягивалась, и после нескольких секунд, проведённых в бесплодных поисках какой-нибудь убийственно остроумной формулы, я робко проблеял в ответ:

– Вот уж не думал, что меня тут так хорошо знают!

– Ещё бы! – немедленно откликнулся другой парень, в подвижной обезьяньей фигуре которого угадывался вратарь. – Галочка только о тебе и говорила. Всё вздыхала, сокрушалась, что ты не смог приехать.

Так же, как и остальные члены команды, которые уже успели со мной познакомиться, голкипер изъяснялся вполне по-русски, без какого бы то ни было намёка на акцент, и я, помнится, не без злорадства подумал, что Галя, вероятно, разочарована. Как видно, футбол не пользовался особой популярностью среди настоящих горячих эстонцев. А может, эта команда была вовсе не из Таллина, как мы сначала подумали, а, например, из Нарвы. Во всяком случае, никакой заграницей здесь не пахло.

Голкипер, между тем, решил развить тему:

– Так что не сомневайся, на тебя уже полное досье собрано – и про то, что ты обидчивый, и про грабителя, и про велосипед.

Я ничего не имел против тиражирования истории об отбитой шапке, но то, что Галя рассказала им про велосипед, было ударом ниже пояса. Дело в том, что у меня имелась одна давняя тщательно скрываемая идиосинкразия – я не умел ездить на велосипеде. В детстве не научился из-за каких-то нарушений в вестибулярном аппарате: никак не мог удержать равновесия. Меня даже на качелях тошнило. А потом, когда подрос, стал стесняться своего неумения. Я, правда, как-то раз уговорил Вовку, гордого владельца полуспортивного «Туриста» марки «ХВЗ», дать мне урок вождения, но над попытками укротить железного коня потешался весь двор, и это надолго отбило у меня всякую охоту к совершенствованию. Кроме того, я исхитрился помять Вовкиному лайнеру крыло, и друг как-то уж очень сильно расстроился. Он, вообще, относился к вещам бережно, а над своим «Туристом» просто трясся, хотя на улице эта марка не считалась престижной. «ХВЗ на г’ору нэ вэзэ» – говорили знатоки двухколёсной техники. Как бы то ни было, на том наши уроки и закончились. Впрочем, всё это было в прошлом. Но несколько дней назад Галя решила, что было бы просто чудно, если бы мы могли совершать совместные велосипедные прогулки, и я так загорелся идеей, что по секрету признался ей в своей неполноценности. Подруга горячо обещала сделать из меня настоящего аса велотреков, но до практических занятий дело пока не дошло. Зато теперь выяснилось, что она и про мою странность успела разболтать едва знакомым людям. Несколько минут я боролся с двумя противоположными, но одинаково глупыми побуждениями – не сходя с места устроить ей сцену или просто сбежать. И всё-таки чудом удержался и от того, и от другого, до какой-то степени «сохранив лицо». В любом случае, настроение у меня вконец испортилось. Я решил тихо уйти при первой же возможности, но не прежде, чем выскажу Гале всё, что накипело у меня на душе. Для этого нужно было как-то незаметно оттереть её от остальных, что тоже оказалось непростой задачей, поскольку она непрерывно болтала и флиртовала с футболистами, лишь иногда стреляя взглядом в мою сторону. В её поведении отчётливо прослеживалась возбуждённая нарочитость, словно она поставила себе целью не развлекаться в своё удовольствие, а целенаправленно меня третировать. Будто бы это не она меня предала, а я совершил что-то дурное по отношению к ней. Наконец, мне удалось подстеречь Галю в узком тупичке, ведущем к санузлу. Вернее сказать, это был скорее своеобразный тамбур, куда выходили двери прачечной, туалета и ванной комнаты и в который можно было попасть как изнутри, со стороны кухни, так и снаружи, через прачечную. В тот вечер санузел представлял собой довольно оживлённый транзитный пункт, что было неудивительно, учитывая число присутствующих, но спортсмены проявляли такт и не клубились у входа. Прежде чем войти, они терпеливо дожидались в отдалении, пока в выкрашенном масляной краской окошечке над дверью, ведущей в тамбур, не гас свет. Ну а я, пренебрегая правилами этикета, сумел перехватить Галю с помощью обходного кухонного манёвра. Увы, она не пожелала остановиться для разговора со мной, а когда я схватил её за руку, громко вскрикнула:

– Пусти, ненормальный! Мне больно!

Скорее всего, это было всего лишь военной хитростью с её стороны, но я, тем не менее, струсил и выпустил запястье. И тут же услышал голос Ивана:

– Галочка! У тебя всё нормально? Помощь не нужна?

Выходит, пока я следил за своей подругой, этот дылда следил за нами обоими – и незаметно прошёл следом.

– Нет! – ответила она, тут же изменив тон с возмущённого на просто сердитый. – Ванюша, ты подожди, я сейчас. Мы тут сами разберёмся.

Ванюшин профиль исчез в темноте, но «разбираться» со мной Галя не стала, а, заглянув на секунду в зеркало, отправилась вслед за ним, прошипев на ходу:

– Нужно было дома сидеть, если у тебя плохое настроение, а не портить его другим. Я, дура, ещё ждала его!

После такой отповеди и после всех этих слащавых «галочек» и «ванюш» мне стало так мерзко, что я уже без колебаний тихонько прошёл вдоль неосвещённой стороны коттеджа и, ни с кем не прощаясь, зашагал по пустынной дороге. Мне пришлось топать пешком до самого дома, что, в общем-то, не явилось для меня сюрпризом – для того, чтобы в такой час поймать машину, идущую в город, требовалось дьявольское везение. В заключение насквозь неудачного дня я должен был ещё и прослушать краткий курс нотаций – мать выразила мне порицание за то, что после нашей ссоры я не посчитал нужным сообщить ей о своих передвижениях. По её словам, подобная бессердечность являлась характерным признаком чёрствых людей.