Читать книгу - "Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х - Борис Минаев"

Перед московской Олимпиадой 1980 года по домам стали ходить участковые милиционеры со списками. Проверяли, во-первых, имевших судимость. Затем тунеядцев, а также прочие «нежелательные элементы» – то есть тех, кто побывал в вытрезвителе, проходил принудительное лечение в ЛТП, имел вызовы «для беседы» в прокуратуру или, не дай бог, на Лубянку, ну и так далее. Алкоголиков, бомжей, проституток, диссидентов и других подозрительных товарищей (под это определение могли попасть поклонники эзотерических учений, йоги, маги, экстрасенсы, сыроеды, да и просто представители всяческих меньшинств, например геи и лесбиянки) – короче говоря, всех их срочно отправляли за 101-й километр, прочь из города, во внесудебном порядке и строго по предписанию. То есть не планируя в принципе сильно препятствовать их возвращению в родные пенаты, когда праздник мира и спорта наконец закончится. Конечно, подобных «нежелательных» в пуританской Москве тех лет было немного. Наверное, тысяч десять на огромный город. Ерунда, в сущности.

А вот подростков в Москве было много.

Они тоже попадали в группу риска, и их тоже не должно было быть в летней олимпийской Москве.

Если школа не могла решить эту проблему своими силами, родители должны были подписать протокол о проведенной беседе и взять на себя хотя бы устное обязательство (тогда участковый отмечал это в книжечке), что их чадо во время Олимпиады куда-нибудь отправится, ну не за 101-й километр, конечно, но все же куда-то подальше: в летний лагерь, на деревню к бабушке, в Крым по путевке.

Рите Бондаренко (1964 г. р.) в этот год московской Олимпиады исполнилось аккурат шестнадцать лет, и она также попала под предписание.

В конце мая к ним в класс (а настроение у класса было уже лихое, весеннее) вдруг заявилась завуч Нинель Васильевна и сказала, что в июле все они поедут в летний лагерь в Молдавию, на сбор вишни. И что поехать должны все, а кто с родителями планирует отдых в другом месте, пусть принесет из дома письменное заявление от папы или мамы. Никто никогда такую роскошь им раньше не предлагал.

– А Олимпиада? – вдруг громко спросила Рита Бондаренко. – Это же праздник спорта, Нинель Васильевна! Это же бывает один раз в жизни.

Завуч вдруг немного смутилась.

– По телевизору посмотришь, Бондаренко… – пробурчала она себе под нос, а потом добавила чуть громче: – А ты что, билеты, что ли, купила на соревнования?

– Нет! – ответила Бондаренко храбро. – Не купила! Но я из принципа.

– Ах, из принципа… – улыбнулась завуч. – Ну так вот, из принципа ты уже ничего не купишь, все билеты проданы (что, кстати, была неправда). А стране нужно помочь с урожаем сельскохозяйственных культур. То есть с вишней.

Вообще завуч была не дура и расписала им лагерь во всех красках: фрукты можно есть бесплатно и до отвала, работа не тяжелая, условия хорошие, горячая вода, душ, нормальный туалет, по вечерам концерты и дискотеки и с собой в Москву можно привезти спелой молдавской вишни «до десяти килограммов».

В принципе так оно все и оказалось, без обмана, этой самой вишни Бондаренко наелась на целую жизнь, губы и пальцы потом были синеватого оттенка, не отмывались от въевшегося сока еще месяца два, мальчишки доставали в деревнях домашнее вино, и ночью у костра они его пили из жестяных кружек, было весело, но в конце смены она немного накосячила, переела какого-то там местного кислого молока, и понос продолжался целые сутки, лагерный врач испугался, дал справку и отправил домой раньше срока, таким образом она застала два последних дня Олимпиады, хотя билет ей купили только по паспорту с московской пропиской (паспорт она, слава богу, уже получила, а то бы и Олимпиады никакой не увидела).

Она приехала в тихую, пустую Москву и даже как-то слегка онемела.

Улицы бороздили непонятные новенькие автобусы с иностранными туристами, в магазинах продавали неведомые колбасные изделия, кругом установили какие-то автоматы с пепси-колой, на перекрестках дежурили странные дружинники в одинаковых модных куртках, коротко стриженые, румяные, с цепким спокойным взглядом, немного похожие на овчарок, а оставшийся в городе народ просто бредил спортом, который ей лично был совершенно не интересен.

С ужасом она узнала, что только что умер Высоцкий, и пошла на Ваганьково, но туда не пускали те же самые дружинники, требовали какой-то пропуск, она ничего не поняла, повернулась и поехала домой.

Ничего загадочного в этой московской тишине и пустоте для нее уже не было, все объяснил третьегодник Савушкин, был у них в классе такой персонаж, солидный мужчина с усиками, восемнадцати, что ли, лет, посматривавший на них, шестнадцатилетних щенков, с некоторой снисходительностью и, по его собственным словам, оказывавший разные услуги настоящим московским ворам в районе трех вокзалов. Иногда там требовалось отвезти куда-то срочно какие-то сумки, иногда раздобыть ночью бухло, иногда кому-то позвонить. За все это Савушкин получал большие по меркам девятого класса деньги, мечтая когда-нибудь по-настоящему разбогатеть. К девушкам он относился преувеличенно вежливо, по-взрослому.

Выйдя в пустой город вечером после приезда, она немедленно встретила его на районе, и он рассказал ей, куда, в сущности, все подевались.

– Пацанов по летним лагерям распихали, кого постарше – за 101-й километр. Не поедешь если, оштрафуют и все равно вышлют. Такая фигня, – озабоченно сказал он.