Читать книгу - "Каменные клены - Лена Элтанг"

От дома моего до самого гумна

земная тишина и мертвые собаки.[98]

С каждым годом слово счастье становится все теснее, в него помещается все меньше, думаю я, глядя на Воробышка Прю, у которой всегда счастливое лицо, даже когда она злится.

Сегодня она принесла с собой вязанье и устроилась в тени каштана, на складном стульчике, его она тоже принесла с собой. Прю могла бы вязать где угодно, даже если ее посадить верхом на ограду на нашем полузатопленном кладбище, где на суше осталась лишь пара надгробных плит — остальные ушли под воду вместе с часовней и костями местных жителей.

С тех пор, как мы бегали по вествудским пустошам, Прю изрядно выросла вдоль и поперек — как те великаны у Рабле, что объелись кизиловых ягод. Я помню ее, маленькую, легкую, бегущую впереди меня по склону холма, когда мама посылала нас собирать живую дорожку для стола — такое случалось в праздники, или если номер для новобрачных заказывала молодая пара.

Прю всегда собирала проворнее — ягоды шиповника, разноцветный портулак, красную крапиву, плющ, полевые мальвы — и потом перекладывала в мою корзину несколько охапок, чтобы было поровну.

Она не вышла замуж и живет с двумя кошками. Я не вышла замуж и живу с двумя собаками. Вернее, жила, пока их не убили — теперь я живу одна.

Когда писатель Джеймс Джонс умер, его книга осталась недописанной, но ее все равно издали. Его друг аккуратно собрал две недостающие главы из магнитофонных записей и обрывков разговоров, из какого-то сора, короче говоря. В мою тесную ячейку счастья такой человек поместился бы без труда Я говорю о человеке, которому не стыдно показать черновики. Я говорю о друге, который сосет большой палец, подобно Финну, чтобы обрести дар предвидения, но если ты чувствуешь, что тебе не хватает дара, он кладет тебе свой палец в рот.

— Подойди сюда, — говорю я, помахав Прю рукой, — что ты думаешь про могилу в северном углу сада?

— Ох, — говорит Прю, покрываясь пятнами, она всегда так делает, когда ее застаешь врасплох, — ох, Аликс, ну когда же ты забудешь? Никто и не думает, что там лежит твоя сестра, люди вовсе не такие дураки, как тебе кажется.

— Тогда почему они убивают моих собак и поджигают мои ворота?

Прю пожимает плечами — и верно, откуда ей знать. Была бы здесь мама, она бы с ходу все объяснила, этот город был у нее как на ладони, от рыбацкого причала до вершины сырого лилового холма.

Увидеть маму еще хотя бы разок — это заполнило бы мою ячейку счастья снизу доверху. И папу увидеть, сидящим верхом на скамейке, будто на низкой азиатской лошадке, склонившего голову над просторной газетой, и бело-рыжих собак, бегущих навстречу, когда сходишь с крыльца с вынутой из бульона косточкой в руке. И мужа Гвенивер, и доктора Фергюсона, и маму Сондерса, и писателя Джеймса Джонса, и его друга, пожалуй, тоже.

Но никого нет, они водят меня за нос, они всего лишь пятнышки на закопченном стекле, сажа, остающаяся на пальцах, а солнечное затмение только у меня в голове, и кварцевая луна навсегда прибита к небесам, и нет обнадеживающего ответа, и нет убедительного опровержения.

* * *

Когда наш карандаш доходит до белого каления, мы рисуем звезды.

Где-то у Честертона я читала о том, как он отправился рисовать на холм в окрестностях Чичестера и, дойдя до вершины, обнаружил, что запасся оберточной бумагой, но забыл о кусочке мела. Немного подумав, он отломил кусочек уступа, на котором сидел, и принялся рисовать, вслух поблагодарив Южную Англию.

Вот чему я всегда завидую, так это легкости маневра, я бы на его месте некоторое время ругала бы себя за рассеянность, потом сочла бы отсутствие мела за дурной знак и отправилась бы домой с пачкой чистой бумаги.