Читать книгу - "Бессмертник - Белва Плейн"

И попал в восемнадцатое столетие. И узнал его — с внезапной и безоглядной радостью. Мое! Моя эпоха, мой город! Ощущение было тем более нелепым, что видеть все это прежде он мог только на картинках. И все-таки он знал этот город. Эти просторные улицы, эти старые вязы, сомкнувшиеся темно-зеленым коридором. Белую церковь с кладбищем по правую руку и пасторским домом по левую. Все беленые заборы, все кирпичные стены, все двери со слуховыми окошечками и обсаженные рододендронами подъездные аллеи. Чтобы вырастить рододендроны такой величины, нужно никак не меньше полувека.

Город уже приготовился к ночи. Все было закрыто, на главной улице светились лишь окна аптеки. Мори прошел к конторке, раскрыл телефонную книгу, нашел адрес и телефон. Аптекарь с интересом смотрел на единственного посетителя.

— Далеко отсюда Озерная улица? — спросил Мори.

— Смотря что вам на ней надо. Она сперва идет пять-шесть миль вдоль берега, а потом сворачивает к шоссе. Кого вы там ищете?

Мори покачал головой:

— Не важно. Я сначала созвонюсь.

Он бросил в щель монетку и назвал телефонистке номер.

— Занято, — ответила она.

Хватит ли у него смелости на вторую попытку? Мужчина за стойкой смотрел на него с любопытством.

— Вы не здешний?

— Из Нью-Йорка.

— А-а… Был я там однажды. Не понравилось.

— Что ж, может, вы и правы. Тем более здесь у вас такая красота.

— Мои предки приехали сюда, когда здесь жили одни индейцы.

Мори опустил еще одну монетку. На этот раз ответили.

— Простите, Агата дома?

— Мисс Агата?

Он обрадовался, что подошла служанка.

— Что передать, кто звонит?

— Знакомый. Знакомый из Нью-Йорка.

Когда она взяла трубку, он прошептал:

— Агги, я здесь, в городе.

— Боже мой! Почему?

— Потому что я сойду с ума, если не увижу тебя.

— Но что я скажу? Что мне делать?

Внезапно его голос зазвучал твердо:

— Скажи, что тебе нужно в аптеку. Да что угодно скажи! Я буду в конце квартала, на коричневом «максвелле». Через сколько ты выйдешь?

— Минут через пятнадцать.

Отъехав от города мили на две, он остановил машину. Объятия — словно бальзам на рану.

— Я должен знать, что с нами будет.

Она заплакала.

— Не надо, не плачь, — пробормотал он. — Понимаешь, после рождественского бала мне все люди — враги. Как будто каждый готов тебя отнять…

— Я твоя. Никто меня не отнимет, — сказала она с отчаянной решимостью.

— В таком случае выходи за меня замуж. В июне, после выпускных экзаменов. Выйдешь?

— Да. Да!

— Что бы ни случилось?

— Что бы ни случилось.

Теперь он, по крайней мере, знал свою цель. Как достичь этой цели, он не имел ни малейшего понятия; как совместить семейные обязанности с учебой в юридической школе — представлял весьма смутно. Но она согласилась! Она пообещала! И это обещание поддерживало его всю весну, всю сессию, до самой церемонии вручения дипломов.

Обыкновенно перед сном мама пила на кухне кофе. Сегодня, вернувшись из Йеля с дипломом, он сидел с ней рядом. Целый день он чувствовал, что мама хочет что-то сказать. И не ошибся.

— Мори, — начала она, — у тебя есть девушка, верно? И она не еврейка.

От неожиданности у него едва не вырвался глупый смешок.

— Как ты догадалась?

— Ну, если бы дело обстояло иначе, зачем тебе таиться?

Он не ответил.

— Ведь весной, когда ты брал у папы машину, ты ездил к ней?

Он кивнул.

— Что ты собираешься делать?

— Жениться, мама.

— Но ты понимаешь, как это сложно и тяжело? Для всех.

— Понимаю. Мне очень жаль.

Мама размешала сахар в кофе. Ложечка мелодично, успокаивающе звякнула о фарфор. Мама тихонько заговорила:

— Знаешь, я часто веду споры сама с собой. В душе такая раздвоенность, словно я держу в руках шар и вижу сразу обе половинки. Иногда я думаю: Мори, ты прав. Если ты действительно любишь человека, если это истинная любовь — а ее, видит Бог, так мало в жизни, и она так неуловима и непостижима, что даже я, в моем возрасте, понимаю ее с трудом… Нет, наверное, не стоит и произносить слово «любовь». Просто если ты хочешь быть вместе с каким-то человеком, то не надо лишать себя этой радости. Жизнь достаточно коротка. Ради чего страдать? Приносить себя в жертву? Один родился с таким клеймом, другой — с эдаким, дело случая… Ты понимаешь, о чем я?

— Да, да. Но с чем тут спорить?

— Есть с чем, — тихонько ответила она. — Ты тот, кто ты есть, в твоих жилах течет эта кровь, и никакой другой уже не будет. Так что права не я, а твой отец. И я говорю себе: Мори должен послушаться отца.

— Ты знаешь, что он скажет? Ты с ним что-нибудь обсуждала?

— Конечно, нет! А что он скажет, я, разумеется, знаю. Не хуже тебя. — Она залпом выпила кофе.

«Какое красивое лицо! — подумал он. — У мамы одухотворенное, нежное, прекрасное лицо…»

— Он скажет, — продолжала она, — и будет прав, что ты принадлежишь к гордому и древнему народу. Конечно, глядя на ребятишек в гетто, в бедняцких кварталах, об этом легко позабыть. Да, нам не хватает образованности, мы шумливы, а порой и плохо воспитаны. Чему ж тут удивляться? Учиться нам было негде. Но мы — лишь малая частичка народа и его истории.

— Я знаю… Я все понимаю.

— Там, в колледже, ты познал другой мир… Я часто думаю, не стыдишься ли ты такой матери. Подспудно, в глубине души. Я ведь не американка. До сих пор не избавилась от акцента. Тебя это не тяготит?

— Ну что ты! Нет, конечно, — сказал он. Сердце сжалось от боли. Мама, такая уверенная, гордая, умеющая величественно носить свои немногие теперь туалеты… Мама. Всегда с книгой в руке, всегда спешащая на какие-нибудь курсы… Неужели ее постоянно мучит этот вопрос? Как же мало мы друг о друге знаем.

Он сидел в белоснежной прохладной кухне, в окружении белейших шкафов и полок; в углу высился холодильник, чуть поодаль плита — тоже белая; лампа под потолком слепила белым леденящим светом. Ему почудилось, будто он в операционной, беспомощный, распятый на операционном столе.

— Мама, я не смогу!

— Не сможешь расстаться с ней?

Дыхание перехватило, ответить не было сил. Неужели он, взрослый, заплачет как мальчишка? Но говорить ему определенно мешали слезы, они подступили совсем близко…