Читать книгу - "За морем - Беатрис Уильямс"

— Ну, надо же мне было чем-то заняться.

Я улыбнулась, невольно испустила короткий нервный смешок, потом еще один. Сперва Джулиан недоуменно уставился на меня, наконец его губы смешливо изогнулись. Не переставая смеяться, я наклонилась вперед, уткнувшись лбом себе в предплечья.

— Извини. Это в каком-то смысле очень оригинальная насмешка судьбы. Надо ж чем-то заняться! Взяться за хедж-фонд! Я чего смеюсь: а чем, по-твоему, занят Руперт Брук?^[43] Серфингует в Нижней Калифорнии?

Джулиан мотнул головой и, небрежно хохотнув, ответил:

— Брук — болван.

— Так ты его знал?! — Я села, развернувшись к нему и упершись коленом в диван.

— Мы какое-то время учились вместе в Кембридже. — Он протянул руку, коснувшись моей ладони, накрыв пальцами костяшки кисти.

— Ах да, естественно, — выдохнула я. — Ты же всех там знал. Может, ты еще и водил дружбу с Черчиллем?

— Ну, он все-таки был меня постарше. Хотя мы были с ним знакомы.

— И каким он был?

— Да более-менее таким, как ты его и представляешь. Настойчивый. Самоуверенный. Упрямый. На скучном ужине — чертовски милый сотрапезник. — Джулиан принялся мягко потирать мои пальцы, отчего по всей руке пробегали мурашки, отдаваясь приятным покалыванием в коже головы. — Знаешь, крайне приятно было выяснить, что он и дальше продолжал спасать «свободный мир»^[44] и все такое, — добавил он, скривив губы в невеселой улыбке.

«Как мог бы делать ты», — мелькнуло в голове.

Теперь, когда наконец все открылось и Джулиан облегчил душу, он стал заметно непринужденнее; его широкие плечи, обтянутые белой сорочкой, вольготно расправились на спинке дивана. Хотя он и ослабил свой синий галстук, жесткий воротник рубашки по-прежнему упирался в шею, контрастируя белизной с бледно-золотистой кожей. Твердый решительный подбородок чуть вздернулся кверху, как будто перебираемые воспоминания один за другим уносились с него к оштукатуренному потолку. Мягкий свет лампы, словно притянутый неотразимой внушительностью Джулиана, окружил его голову сияющим ореолом.

У меня было странное ощущение, будто передо мной приоткрывается целый мир. Мне даже подумалось, что шокирующее откровение Джулиана на самом деле вовсе не ужасно, а, напротив, замечательно и все прекрасно объясняет. Что мне, сидевшей на диване рядом с этим потрясающим мужчиной, блистательным и могучим, точно сказочный принц, неожиданно, ни за какие такие особые добродетели, вверен драгоценнейший подарок, и мне понадобятся целые годы, чтобы до конца его раскрыть.

— Расскажи мне все, — склонилась я к нему. — Я все хочу знать. — Я опустила взгляд на его руку, неторопливо ласкающую мою кисть, скользнула пальцами под рукав. — Скажи, что на самом деле стряслось с твоей рукой?

— Шрапнель.

— Ну да, очевидно, шрапнель, — сказала я, стараясь придать словам обыденность. Отставив бокал, я высвободила из петли запонку и закатала ему рукав, как уже делала каких-то пару дней назад. Провела, едва касаясь, по шраму кончиком пальца. — Какой все же рваный рубец.

— На самом деле поверхностная рана. Мне повезло. Я тогда всего неделю пробыл в окопах. Знаешь, как это унизительно, когда тебя так скоро отсылают в тыл!

— Унизительно… При том, что тебя могли убить или… или ты вообще мог остаться без руки.

— Да, шрапнель — пакостная штука, — согласился Джулиан, глянув на свой шрам. — Зашили меня очень даже ловко. Хотели оставить в госпитале, но мне претило так надолго отлучаться с фронта.

— И ты настоял на том, чтобы тебя отправили обратно. Несмотря на повреждение нерва и все прочее.

— На самом деле все было не так уж страшно. С виду намного хуже.

Долгое мгновение я смотрела ему в лицо, пытаясь избавиться от ужасающей картины, тут же возникшей в моем воображении: истекающий кровью Джулиан с открытой рваной раной, стиснутые от боли зубы скрипят на грани агонии.

— Слава богу… Слава богу, что с тобой случилась эта непонятная штука, которая доставила тебя сюда целым и невредимым, пока еще что-то не стряслось.

Джулиан сжал на миг губы.

— Ты так думаешь? — обронил он.

— Господи, конечно! Ведь ты сидишь сейчас рядом со мной вместо того, чтобы лежать где-то во французской земле под белым солдатским камнем. Сложись все иначе, я никогда бы не узнала тебя.

— Кто знает, может, так оно было бы и лучше.

— Нет. Нет! — с горячностью замотала я головой и схватила его за руку, да так сильно, что от моих ногтей на его коже остались крохотные серпики. — Не начинай! Я не дам тебе снова соскользнуть в эту хандру от комплекса вины выжившего.

— Вины выжившего? — недоуменно переспросил Джулиан.

— Ну, знаешь, уцелевшие нередко испытывают чувство вины от того, что остались живы, в то время как все остальные…

Отняв у меня руку, Джулиан откинулся на спинку дивана.

— Кейт, мы не обсуждаем сейчас некое абстрактное психическое состояние. Я бросил тех, кто в тот момент во мне нуждался.

— Но не по своей же воле, Джулиан!

Он вперился взглядом в пустой камин.

— У меня даже не хватило духу разузнать, что сталось с моей давней ротой: кто погиб, а кто всю оставшуюся жизнь страдал так называемым военным неврозом.

«Погиб», «военный невроз»… Эти чуждые слова эхом отдавались у меня в ушах. Почувствовав повисшую между нами отчужденность, я повернулась и прижалась к нему спиной. Приподняла его тяжелую расслабленную руку и, обняв себя ею, крепко сцепила наши пальцы. Лопатками я ощущала, как ровно поднимается и опускается его грудь, и впитывала его тепло, его живую энергию, наслаждаясь самим фактом, самим чудом того, что он вообще остался жив.

— А тебя мучает военный невроз? — спросила я спустя некоторое время.

Под моим ухом шевельнулось его плечо.

— Не совсем. Разве что случаются порой ночные кошмары. Да еще вызывают страх отдельные звуки, что бывает довольно-таки неприятно.

— Что же там было, на войне? И каким ты был тогда?

Джулиан горько усмехнулся.

— Что было на войне? Грязь, мерзость… И запах! Господи, я до сих пор помню тот трупный запах, как в покойницкой! Этот страшный дух разложения целой массы мертвых тел, буквально пропитавший землю вокруг нас! Это невозможно представить. И невозможно описать… А потом эти долгие часы беспросветной тоски, бессмысленных административных обязанностей, нескончаемого ожидания. И вдруг поднимается тревога… или идешь в какой-нибудь рейд, балансируя на острой грани между жизнью и смертью. Тут и возбуждение, и страх, и величие духа! И вместе с тем — безнадежная тоска.