Читать книгу - "Сто эпизодов. Повести и рассказы - Дмитрий Данилов"

О этот город, город, где Тапов бывал не раз и не два и к которому он испытывал чувство, представляющее собой смесь умиления, страха и безразличия, город, где живет и работает Митрофан, или, как его называл Тапов, Митрофан Матвеевич, где постоянно проживает некоторое количество тысяч жителей, где существует пищевая и легкая, почти невесомая промышленность, железнодорожная станция и пристань на реке с почти таким же названием, как и название этого города, похожее на фамилию Тапова. О этот город.

Благодать цивилизации концентрическими кругами распространялась от станции к окраинам. Исторгаясь из вокзальной площади и облагораживая собой несколько улиц и домов вокруг, благодать затухала в дебрях так называемого частного сектора, среди покосившихся домишек, бараков и деревянных заборов, среди собачьего лая и человеческого молчания, а потом снова нарастала в новых окраинных микрорайонах, чтобы уже окончательно раствориться в пригородных полях. Приехавший сюда впервые человек может с непривычки подумать, что в этом городе нет людей, но приглядевшись, он увидит, что есть, есть: вон по тротуару, обсаженному уютными кустиками и деревцами, спешит наивная девушка, вон у подъезда сидит старичок, продавший душу родному предприятию, вон там в здание местной администрации входит мелкий или может быть крупный чиновник, а может быть, и сам глава администрации, а вон там, среди деревьев, человек трудной судьбы выпил много пьянящих напитков и опьянел и лежит, но существует. В общем, люди здесь, конечно же, есть, как уже было сказано, несколько тысяч. Но мало. Среди них — Митрофан Матвеевич Веревкин, высокий, худой, жилистый, морщинистый человек в больших, очень старых, полуразвалившихся очках, перемотанных на переносице клейкой лентой, с усами, нависающими над верхней губой, с заскорузлыми большими умелыми руками, похожий на механика-виртуоза со склонностью к философствованию. У человека с такой внешностью обязательно должно быть какое-нибудь изуверское хобби, вроде выпиливания лобзиком маленьких надгробных памятников для домашних животных или изготовления действующих моделей насекомых. И оно было, было.

Митрофан встретил Тапова у крыльца своего деревянного дома, который располагался в том самом частном секторе, где временно затухает цивилизационная благодать, исходящая от вокзальной площади. Пожали друг другу руки. Митрофан смотрел на Тапова добро-строго.

— А я знал, Петя, что ты приедешь. Так прям и чувствовал. Остановился вчера посреди двора, и прямо мысль пронзила: Петька едет. Интуиция, брат.

Тапов ответил привычным подтверждающим звуком, средним между «у» и «м-м». Зашли в дом, темный внутри и снаружи, уставленный облезлой мебелью, с таинственными углами и закоулками. Сели за стол.

— Давай-ка чайку. — Митрофан поставил чайник на синее пламя и загремел подстаканниками. — Как там наш академик? Живой еще?

— Да вроде… Вроде ничего. Кажется, вроде он умер. Говорили что-то.

— А. Ну, это дело такое… По-всякому бывает. Отец вот у меня машинистом работал, еще в войну, на сортировочной. Трудно тогда было. Я малец был совсем, помню, бомбили нас. А мама медсестрой в больнице. По трое суток подряд дежурила, а отец на паровозе. Я совсем тогда худющий был. Хлеба вот по столько выдавали. Потом ничего стало, нормально. Дом построили. А отец умер потом, когда уже на пенсии был. И мама тоже, да. А я в мастерских, учеником. Все там будем. Чего уж там.

— Да, тут уж что…

Хлебали чай, грызли сухари.

— Ну а сам-то как? Как в Москве?

— Да ничего. С Марьей живем потихоньку. Нормально вроде.

— Марья девка справная. Помню, еще когда в мастерских работал, она уже ого-го была.

— Это да. В общем, ничего

Посидели молча. Митрофан выкурил что-то смрадное, свернутое из газеты.

— Ну как, Митрофан Матвеевич, может быть, покажете?

— Покажу, покажу. Чего уж. Раз приехал… Пойдем, пойдем.

Вышли в сад — пространство, местами заросшее невысокой травой, с несколькими деревьями, дающими съедобные плоды. Среди простой травы выделялся квадратный участок окультуренной земли. Он даже как-то странно возвышался над окружающей почвой. Из участка прямыми широкими зелеными стрелами торчали травинки, одинаковые по высоте (высокие), растущие на одинаковом расстоянии друг от друга. Мощные травинки медленно колыхались на слабом ветру и производили впечатление упругой зеленой силы. Был отчетливо различим странный сладковатый запах.

Тапов зачарованно смотрел, вдыхал. Присел на корточки, долго рассматривал, принюхивался.

— Потрясающе. Это просто потрясающе. Всего за месяц так выросли! Просто ну не может этого быть. Одна к одной. Мы-то рассчитывали только к ноябрю, а тут… А что же к ноябрю-то будет? Чудо какое-то, сенсация. Невероятно. А Бондаренко говорил, что ничего не выйдет, не хотел финансирование утверждать. Что он, интересно, теперь скажет?

— Дурак он, твой Бондаренко. Чиновник от науки.

— Да уж. А если мы на следующий год исходную массу раза в полтора увеличим, это что же получится? Даже подумать страшно. — Тапов, чувствуя наплывы дурноты, встал и прошелся по саду. — А как… а если дожди? Как вы ее, а? — все куда-то уплывало.

— Уповать на дожди или страшиться их — такое же безумие, как пытаться регулировать высоту гор или собственным предплечьем измерять расстояние между Ряжском и Сасово. — Лицо Митрофана расплывалось, меняло цвета, и его голос доносился откуда-то издалека. — Все, все, хватит! Отойди от травы! Падай, падай! — Митрофан ловко подхватил рухнувшего Тапова подмышки и поволок к дому, подальше от квадратного участка, на котором росла мощная зеленая трава.

То, что произошло с Таповым, обычно называется «потерял сознание». Но на самом деле сознания он, в общем-то, не терял, просто оно временно переместилось в другие, непривычные для Тапова области, и там, наверное, было много интересного, познавательного и поучительного, но Тапов вряд ли когда-нибудь сможет рассказать Марье, Митрофану или Бондаренко о том, что с ним на самом деле происходило в те полчаса, пока Митрофан обмахивал его грязной половой тряпкой (для более интенсивного притока кислорода) и плескал ему на лицо воду из еще не остывшего чайника.

Наконец, очнулся, вернулся в привычное, открыл глаза. Митрофан стоял с чайником. Воняло тряпкой.

— Ну вот, нанюхался. Знаешь ведь правила техники безопасности. Одни неприятности мне тут с вами, — Митрофан с грохотом водрузил чайник обратно на плиту. — Давай, вставай, нечего тут. А то еще зайдет кто.

— Все-таки потрясающе. Это от одного только запаха! Всего минуту и постоял! — Тапов понемногу осваивался в конвенциональной реальности. — Только запах — и такой эффект! А если…

— Ты это, не болтай. Е-если (передразнил). Если потом будет. Значит, так. Бондаренке ничего не говори, он все загубит. Будем действовать самостоятельно. Скажи, что ничего не получилось, не растет, в общем, чтобы они забыли про все это. Тем более академик, как ты говоришь, того… Земля пухом.