Читать книгу - "Блю из Уайт-сити - Тим Лотт"

«Кортина» подъехала ближе. Она мчалась с восточной стороны дороги, освещаемая сзади ярким солнечным светом. Сверху по лобовому стеклу шла полоска зеленого полупрозрачного пластика: на одной стороне было написано Винс, на другой — Сью. Краска изрядно пооблупилась, над одним из колес корпус был даже перекрашен сверху фиброволоконкой. На капоте красовались ржавые пятна, но в тех местах, где краска сохранилась хорошо, машина была отполирована до блеска, и солнечные блики вспыхивали то там, то тут на крыше, куда свет струился сквозь листву платанов, выстроившихся вдоль Черчилль-стрит.

Теперь я мог разглядеть Тони, он пригнулся к ветровому стеклу. На нем были большие солнцезащитные очки с желтыми стеклами, и он жал на гудок автомобиля, изображая первые восемь тактов «Colonel Bogey». Я уже понял, что за музыка играла: это был «White Lines (Donʼt do it)» Грандмастера Флеша и Мелле Мела[36]. Сильные, нескончаемые басы.

Тони снова нажал на клаксон и закурил: когда средства позволяли, он курил «Махаваттс» — длинные коричневые турецкие сигареты без фильтра. Лакричная бумага вечно прилипала к его губам и окрашивала их в коричневый цвет. Он держал сигарету между пальцами и покачивал ею в такт бушующих ударных, оравших и вырывавшихся из динамиков стереопроигрывателя «Пионер». Я слез с подоконника, подтянул свои белые «ливайсы», с любовью выстиранные и отглаженные матерью. Она же их и подшила, но недостаточно коротко, так что они волоклись по мостовой, если я их постоянно не подтягивал. Сзади на подпушке, которая часто попадала под каблук моих черных «мартинсов», уже вылезла нитка. На футболке у меня было написано «Like a virgin»[37]. Рукава были длинноваты, а сама футболка слишком короткая, едва доставала до пояса брюк, — дешевая подделка, грубо контрастировавшая с моей аккуратной стрижкой пай-мальчика.

Я подождал, пока Тони подаст мне знак: улыбка осветила его красивое, загорелое лицо. Свет проникал сквозь листву, и оттого потрескавшаяся мостовая была разрисована тенями.

Именно в этот момент я ощутил вспыхнувший внутри меня свет; не знаю, как объяснить это чувство: мне показалось, будто открылись врата и свет буквально полился из них. Длилось это, кажется, не больше пяти секунд, но отблеск того света был со мной весь день, и я помню его до сих пор, для меня он стал воплощенным осознанием свободы, возможностей, перспектив. А еще я помню Тони в его золотистой «кортине» — с улыбкой на лице, тогда еще искренней и открытой, в окне машины; для меня он по-прежнему неотделим от того ощущения. Спустя годы я не раз переживал все это снова, будто тоскуя по тем светлым мгновениям, рассматривал старую фотографию, навсегда запечатлевшуюся в моей памяти.

Фотография ожила, начала двигаться, и я пошел по тропинке сада к золотистой «кортине», все еще оглашавшей окрестности ревом мотора. Под машиной поблескивала лужица бензина, расплывавшаяся радужными концентрическими кругами. Тони потянулся, открыл заднюю дверцу, и я влез внутрь. Несмотря на то, что все окна были открыты, обтянутое синтетикой сиденье обжигало. Я переместился: подо мной уже хлюпало болото.

— Машина моего дяди. Он дал мне ее на один день.

— Весьма великодушно.

— Ну, выбора у него особо не было. Он сейчас мало на что может повлиять, угодил на два года в «Скрабс»[38].

Я помню, что Нодж даже не улыбнулся и не подал виду, что машина произвела на него впечатление. Его невозмутимость и абсолютное нежелание проявить хотя бы малейший признак восторга в те времена были напускными: мы все примеряли на себя тот или иной образ, пытаясь найти наиболее подходящий, и Нодж лишь недавно выбрал отстраненность и манеру удивляться сдержанно и спокойно. Ему в каком-то смысле не хватало размаха: способность рассуждать он применял только к узкому мирку собственной жизни.

Отстраненность в конечном счете переросла в нынешнее отсутствие гибкости. Но тогда возможность выбора и новых перспектив плясала вокруг и внутри как солнечные блики, игравшие на натертом до блеска лобовом стекле «кортины». Тогда мы еще не знали ни о коагуляции, ни о неотвратимом процессе отвердения, что впоследствии станет основной побуждающей силой в нашей жизни.

Нодж очень спокойно подошел к машине. На нем были армейские шорты цвета хаки, какие-то супермодные спортивные ботинки (он копил полгода, чтобы купить их), надетые на босу ногу, сверху — простая белая майка без всяких надписей. Одежда была тщательно отутюжена, даже шорты, на которых неуместно и ханжески топорщилась складка. Сидя сзади, я мог видеть лицо Ноджа в боковое зеркальце — Тони не удосужился приладить его в правильном положении. Когда Нодж не знал, что на него смотрят, лицо его становилось открытым, нежным, предвкушающим что-то и как будто извиняющимся за свою радость.

Тони снова завел мотор. Только тогда Нодж заговорил, точнее, закричал, перекрывая шум мотора и Моррисси[39], который пел «Никогда не гаснущий свет». Тони поставил эту песню специально для Ноджа. Нодж подпевал Моррисси, красиво и жалостно завывавшему. Перестав петь, он вдруг сказал:

— А колымага-то ржавая насквозь, черт побери.

Мы никогда не говорили друг другу ничего приятного и ободряющего. Никогда не показывали, что поражены или сильно обрадованы чем-то, что сделал один из нас. Не знаю, почему. Таковы были правила. Ведь правила существуют всегда и везде.

Колин, на лице которого еще остались едва заметные следы прыщей, был одет в дешевые застиранные джинсы и полосатую майку. Он выглядел странно, но, с другой стороны, Колин всегда так выглядел. Одежда всегда была чуть велика или мала, и всегда немного устаревшей модели. Его неловкие и зажатые жесты только дополняли картину. Он растянул губы в своей неторопливой, бесконечной улыбке, которая, как губка, впитывала все вокруг. Можно было хвалить Колина, унижать, смеяться над ним, в ответ вы получали все ту же улыбку, как у одного из героев в «Безумных гонщиках».

Тони включил передачу и слишком быстро отпустил сцепление. Машина заглохла, нас сильно толкнуло вперед. Тони начал смеяться как сумасшедший. Он до сих пор так смеется: громко, высоко, это смахивает на истерику. Волосы у него торчали на макушке, но при этом не были слишком жесткими, он подражал Нику Кершоу или Ховарду Джонсу[40]. Тони завел мотор, а потом закричал, перекрывая шум: