Читать книгу - "В августе жену знать не желаю - Акилле Кампаниле"

— Послушаем! — сказал американский дядюшка, уплетавший за обе щеки.

— Мысль о триумфе, — объяснил Фалькуччо, — и мысль о смерти в качестве великого человека. В день, когда я стал бы великим человеком, я не знал бы, что делать дальше, у меня пропали бы все желания. Я потерял бы симпатию, которую испытываю к самому себе теперь, когда я никто и хочу стать кем-то; сейчас я себя люблю. Став великим человеком, я стал бы себе чужим. Я стал бы принадлежать всем, но только не себе самому. И ради чего такая жертва? Только ради того, чтобы когда-нибудь, в день моей смерти, газеты написали обо мне: «Был ли он велик? Этот трудный вопрос разрешат потомки». Вот и все; великими становятся только ради этого. Слабое утешение, если посмотреть, каких это стоит жертв.

— Хорошо, хорошо, — закричал дон Танкреди. — А сейчас мы хотим услышать от дяди Николы, почему это ему не удалось разбогатеть в Америке.

Дядя Никола, этот совершенный янки, вынул изо рта резинку.

— Ну наконец-то! — сказал он. — Ведь это невозможно было терпеть дальше.

— Что именно?

— Да резинку. Мы американцы, или почти американцы, жуем ее только на людях. Когда нас никто не видит, мы отдыхаем. Но сейчас она мне страшно надоела.

Он привел себя в порядок.

— Трудно себе представить, — сказал он, — какое множество трудностей ждет молодого человека, который хочет разбогатеть в Америке. Когда, обзаведясь традиционной парой дырявых башмаков, необходимых для всех, кто приезжает в страну доллара с намерением разбогатеть, он делает первый шаг по американской земле, может случиться и так, что ему предложат хорошее место в большом банке. Подумайте только. Хорошее место в банке — это разорение, нищета, конец всяким надеждам стать миллионером. А вот то, что нужно, — это хорошее место чистильщика обуви. Известно, что в Америке чистильщики обуви делают быструю и блестящую карьеру. Это не как в Италии, совсем нет! То и дело читаешь: «Умер американский миллиардер такой-то, который из чистильщика обуви сделался нефтяным королем». Или слышишь разговоры в таком роде: «Ты знаешь, как начинал миллиардер такой-то? Он был чистильщиком обуви. А управляющий банком такой-то разве не чистил обувь три года подряд в Чикаго?» В общем, директоров крупнейших североамериканских банков набирают среди чистильщиков обуви, за них дерутся крупнейшие корпорации — companies, — которые хотят заполучить их своими президентами, промышленные предприятия, страховые компании, которые взывают к их гению, огромные заводы — works — и колоссальные trusts, которые осыпают их золотом и почестями. Вы слышали о каком-нибудь крупном банкире, легендарном президенте треста, колоссальном бизнесмене, короле в какой-нибудь области, который бы не начинал свою карьеру чистильщиком обуви? Нет. Как в Италии крупнейшие политические деятели получаются из преподавателей, как во Франции лучшие дипломаты получаются из писателей-романтиков, как в России самые благородные герцогини получаются из приходящей прислуги, как в Англии лучшие ткани получают из Италии, так в Америке крупнейшие финансисты происходят из чистильщиков обуви. Именно оттуда происходит самый цвет промышленности и финансов. Поэтому можете себе представить, как трудно получить место чистильщика обуви и какая идет грызня за скамеечки, установленные на всех перекрестках. Разумеется, детей из хороших нью-йоркских семей направляют на работу чистильщиком обуви. Я собственными ушами слышал, как один миллиардер с гордостью говорил о своем сыне: «У этого парня большое будущее. Подумайте только, на днях он закончил университет, а завтра уже выходит на работу чистильщиком обуви на Пятую Авеню». И с такими словами этот славный человек показывал друзьям, утирая слезы умиления, новехонький изящный ящичек с еще нетронутыми щетками, коробочками с желтым и черным пигментом, баночками с кремом, кисточками и суконками для окончательного прохода. Разумеется, американские чистильщики обуви — которые, между нами, чистят обувь совершенно безобразно — окружены почетом сограждан, сознающих, сколь многого ждет от них родина. Многие стараются подружиться с ними, а знаменитости приветствуют их почтительным снятием шляпы. И никто не смеет обращаться к ним за тем, чтобы почистить себе обувь. Этим и объясняется, почему у всех американцев грязные ботинки.

— Но это не объясняет, — сказал дон Танкреди, — почему вы не разбогатели.

— Напротив, очень хорошо объясняет, — сказал американский дядюшка. — После бесчисленных трудностей и после того, как я отказался от высших должностей в крупнейших американских банках, я получил место чистильщика обуви. Но к своему несчастью, я очень хорошо умел чистить обувь, так что крупные промышленники говорили про меня: «Да что мы — психи, что ли, чтобы делать из него финансиста. Лучше пусть он будет чистильщиком обуви». Поэтому я дальше этой ступени и не продвинулся.

Что же до Баттисты и Эдельвейс, тут все было иное. Они переговаривались вполголоса. Все их слова говорили: Ты должен меня любить. Все их слова говорили: Ты должен меня любить.

Среди всеобщего веселья, в соседнем зале послышался отчаянный крик: Сусанна, которая вошла под руку с каким-то незнакомцем, увидев, что за одним столом обедают вместе муж, прогнавший ее из дому, и бывший любовник, стала кричать:

— Негодяи, вы встречаетесь тайком! Меня предали дважды, предали дважды!

Сбежались люди из соседних залов. Гверрандо пустился наутек. Филиппо бросил куриную ножку, с которой проделывал сами знаете какое безумство, и возмущенно встал.

— Моя жена, — громко сказал он, говоря с самим собой, — под руку с любовником? О позор семьи! Не далее сегодняшнего утра я обнаружил, что у нее есть любовник, и выгнал ее из дому. И сейчас вижу еще одного. Что мне делать? Выгнать ее еще раз невозможно, раз я ее уже прогнал… Я мучительно думаю, но не знаю, что мне делать…

Вдруг он ударил себя по лбу.

— Эврика! — закричал он. — Я беру ее обратно.

— Я больше тебя не достойна, — с поникшей головой сказала ему женщина.

— Вообще-то, — пробормотал Филиппо, — ты никогда и не была таковой. — И добавил, обращаясь к официанту: — Принесите приборы для дамы.

Дядя Никола, который присутствовал при этом, решил поздравить Филиппо.

— Нет жизни более спокойной, — сказал он, — чем жизнь обманутого мужа, который смирился, потому что он больше не ревнует. Какой мир, какое отдохновение и какое спокойствие! Ни единого упрека от жены и часто небольшой поцелуй; он может спокойно читать газету, по вечерам он отдыхает, и все вокруг него дышит приветом и уютом. Поверьте мне: настоящий покой и настоящий вкус спокойной жизни известны лишь обманутым мужьям, которые больше не ревнуют.

— А вы откуда все это знаете? — спросил Фалькуччо.

Дядя Никола пожал плечами.

— Да уж знаю, — ответил он.

Сусанна решила начать новую жизнь.

— Ты знаешь? — сказала она мужу. — Я собираюсь стать великим ученым, который борется за осуществление идеала.

— Какого идеала?