Читать книгу - "Жизнь Суханова в сновидениях - Ольга Грушина"

— Жара нет, — сказала она, убирая руку. — Пойдем, у меня как раз чайник вскипел. Попробуешь чудесный пирог с яблоками, Катя сегодня утром принесла. А если хочешь чего-нибудь поплотнее, от ужина кое-что осталось.

Суханов, и впрямь ощутив зверский голод, последовал за нею в залитый солнцем дом. За чаем она говорила не спеша, хотя и с несвойственным ей оживлением, — о небывалом урожае слив, о позднем цветении роз, о ручной трясогузке, прилетавшей каждое утро к ней на веранду… Он молча наблюдал, как слова вызревали у нее на губах. Еще совсем недавно ему так хотелось поведать ей о разрыве с Далевичем, об отстранении от должности, о неприятнейшей истории, в которую впуталась Ксения, — он провел все утро, обдумывая свою отчасти негодующую, отчасти покаянную речь, в которую собирался облечь все свои страдания. Но сейчас, слушая ее блуждающее повествование, порожденное реальностью, совершенно не схожей с его собственной, и преподносимое ему в дар с такой легкостью, а возможно, и с любовью, он ощутил, как с каждой минутой его потребность в сочувствии таяла, как таяли и сетования пустого желудка. Внезапно этот приезд на дачу, задуманный и осуществленный с хозяйской простотой и принятый Ниной как должное, породил в нем упоительно легкое чувство свободы, даже спасения — спасения от его недавнего бытия. Поразительным казалось, что этот зеленый, теплый, патриархальный мир находится в какой-то сотне километров от его темной, гнетущей московской вселенной; и медленно, расслабленно, благодарно он позволил себе окунуться в эту новую, совсем другую жизнь, что описывала или, возможно, создавала у него на глазах Нина, — жизнь, суть которой таилась в протяжной трели поющей на дереве птицы, в боязливом полете бабочки, ненадолго опустившейся на подоконник, складывая и раскрывая свои бархатисто-шоколадные крылья в ритме глубокого, сонного дыхания, и в трепетном передвижении благоуханной тени по прекрасному женскому лицу…

Позже она повела его в сад. Вместе они прошлись по тропинкам, вьющимся вокруг клумб, грядок с овощами и кустов крыжовника. Она показала ему огненные желто-оранжевые бархатцы, кучу веток в канаве за сараем, где два дня назад видела старого ежа, и лакированные листья редкой чайной розы, обещавшей вот-вот расцвести. Он держался на шаг позади, кивал, слушая незнакомые названия садовых цветов и сорняков, начиная, к собственному удивлению, улавливать едва ощутимые перемены, происходившие в этом мире, где мало-помалу остывали травы, в воздух закрадывалась сумеречная сырость и размеренно текло время, чьи цвета плавно перерождались из зыбкого золота ветреного, лиственного дня в прозрачное серебро прохладного, туманного вечера. Неподалеку кто-то сжигал опавшие листья; тонкий ручеек дыма плыл над соседской крышей, и от запаха пощипывало глаза. Суханов остановился и вдохнул полной грудью.

— А что, если нам тоже набрать веток да развести костер? — предложил он. — К ночи и камин можно будет затопить.

— Давай, — согласилась она. — В кладовке, кажется, еще осталась бутылка красного вина.

Приятная вечерняя свежесть уже прильнула к окнам, когда он сумел наконец разжечь камин, скормив ему трехлетней давности «Огонек». Очертания комнаты растворились в колебании теней; Нина сидела на ковре и, забыв про вино, пристально смотрела на пламя, и тлеющие обрывки догоравших страниц тускло отражались в ее светлых глазах.

Понаблюдав за нею поверх своего бокала, он спросил:

— О чем задумалась, солнышко?

Нина пожала плечами, не отрываясь от огня.

— Есть одна художница, фамилию не помню, — сказала она. — Она делает кубики. Похожи на игрушечные, только обтянуты тканью, а поверх написаны разные тексты: двустишия, загадочные изречения и прочее. Иногда в большом кубике прячется еще один, поменьше, другого цвета, и на нем тоже может оказаться надпись — к примеру, ответ на вопрос, приклеенный на кубике снаружи.

— Где ты такое видела? — с некоторым удивлением поинтересовался он.

— На какой-то выставке. Мне там запомнился один кубик. Ткань жуткая, черная в лиловых цветочках, как старушечий халат или лента на похоронном венке, и ярлык: «Душа». А внизу предостережение: «Не открывать — улетит».

— И что дальше? — выдержав паузу, спросил Суханов.

— Да ничего. Крышка была наглухо заклеена — не открывалась. Только вот я все думаю: что же там было внутри? Может, очередной темный кубик с надписью: «Улетела. Вас предупреждали. Не надо было открывать»? Или что-нибудь совсем другое? Может, кубик ярко-красный, или радостно-синий, или завернутый в золотую фольгу, с надписью: «Дерзающие награждаются. Возьми свою душу, ступай в мир, твори великие дела»?

— Скорее всего, внутри было пусто, — сказал он, пополняя свой бокал. — Зачем тратить силы, создавая то, чего никто не увидит? В любом случае, подобные поделки — это не искусство.

— Почему-то не могу об этом забыть, — ответила она.

Какое-то время они сидели молча. У вина был вкус молодости и солнца; в камине шипели затаенной влагой тонкие осиновые ветки; через две комнаты, на кухне, кукушка в старых часах с неохотой прокашляла восемь раз. Суханову почудилось, что в небесах за окном он видел неспешное кружение поблескивающих звезд.

— Странно: никогда особенно не любил ездить за город, — произнес он задумчиво, выливая себе в бокал остатки вина, — а теперь мне кажется, что даже смог бы тут жить.

Нина шевельнулась, словно выходя из забытья.

— Я не спросила, — заговорила она. — Ты надолго?

— Вадим за нами приедет завтра после обеда. Но скоро, наверное, нам с тобой стоит сюда вернуться на подольше — нет, в самом деле, как ты думаешь, махнем на природу на пару дней, а то и на неделю…

— Завтра я не готова ехать, — тихо, почти про себя сказала Нина.

— Садовые работы не окончены? — с улыбкой спросил он. — Мне казалось, ты говорила, что управишься ко вторнику. Ну что ж, можем на денек-другой задержаться. Я позвоню Вадиму.

— Нет, я другое имела в виду, — сказала она. — Мне хочется здесь пожить.

— До каких пор?

— Может быть, до первого снега. Или дольше.

Его мысли внезапно пошли под откос.

— Но это же месяца два, не меньше! Я, конечно, только что сам сказал, что смог бы тут жить, но всему есть предел, а к тому же мне нельзя надолго отлучаться из Москвы, мое присутствие могло бы…

Нина опустила недопитый бокал. Стекло звякнуло об пол.

— Толя, ты не понял меня, — сказала она. — Я не предлагаю тебе со мной остаться. Мне нужно побыть одной. Совсем одной.

Издалека донесся паровозный гудок, щемящий и неприкаянный, словно крик отбившейся от стаи птицы. Нина выждала, пока он стихнет, прежде чем заговорить вновь. Все теперь происходило с невыносимой медлительностью.

— Я надеялась, что мы сегодня просто отдохнем, а завтра все обсудим, но раз уж так вышло… Ты от Василия еще не слышал?

— Нет, а в чем дело? Твой отец заболел? Или Василий…