Читать книгу - "Красивые вещи - Джанелль Браун"

Стоунхейвен мне запомнился громадным, словно замок из сказки, но вот теперь я стою в холле впервые за двенадцать лет и понимаю, что дом вовсе не такой уж большой, каким мне представлялся все это время. Безусловно, особняк выглядит впечатляюще, но дома Лос-Анджелеса, где я побывала в последние годы, меня разбаловали. В наше время богачи предпочитают стекло, чтобы ничто не мешало красивым видам из окон. При этом самый минимум сплошных стен. Подлинной роскошью является обширный, совершенно пустой участок. А Стоунхейвен подобен лабиринту. Его комнаты призваны прятать слуг, снующих туда-сюда и чистящих столовое серебро, и скрывать сигарный дым. У этого дома мрачный, гнетущий, клаустрофобический характер. Его комнаты битком набиты мебелью и произведениями искусства возрастом больше ста лет – наследием пяти поколений Либлингов с самыми разными вкусами. Помимо собственно остова особняка, все остальное выглядит разномастным, непродуманным.

И все же… Дом этот был по-своему красив – таким красивым никогда не смог бы стать ни один современный гигант. Он кажется живым. Словно бы бьется его сердце, а в камнях таятся его секреты.

Я стою в холле впервые за двенадцать лет, и мне кажется, что мне снова пятнадцать. Что я никто, ниоткуда, ничто. Ванесса что-то тараторит насчет истории дома. Лахлэн обходит холл по периметру, заглядывает в разные двери, изучает взглядом гостиные – будничную и парадную. Я понимаю, чем он занимается. Хочет понять, где может находиться потайной сейф. За картиной, быть может, или в шкафу, а может быть, вообще вмонтирован в пол под ковром.

Что касается меня, то я смотрю на окружающие нас красивые вещи, знакомые мне с детства, и словно бы провожу мысленную инвентаризацию. Вот дельфтские кувшины – «китайщина». Я помню, как с интересом разглядывала их в то время, как Бенни разглагольствовал насчет баронов-разбойников. Эта пара кувшинов могла бы уйти за двадцать пять тысяч баксов. Тогда я этого не знала, зато знаю теперь. Старинные напольные часы? Надо бы разглядеть их поближе, но подозреваю, что это восемнадцатый век и что их стоимость никак не меньше сотни тысяч долларов.

Лахлэн стоит перед картиной, на которой изображена какая-то напыщенная старая матрона с суетливыми собачками.

– А знаешь что, Эш? Этот дом немного напоминает замок! – произносит Лахлэн в точности так, как мы репетировали с ним в машине, когда дорога начала забираться в горы.

Тут мне следует небрежно обмолвиться о том, что «Майкл» принадлежит к ирландской аристократии, но я не успеваю вклиниться в их разговор: Ванесса хватается за последние слова Лахлэна:

– Какой замок?

Она вдруг настораживается и напрягается от волнения – совсем как форель, попавшаяся на крючок.

Лахлэн отвечает Ванессе довольно туманно. (Мы с ним заранее провели исследование. На самом деле наберется с дюжину замков, принадлежащих неким О’Брайенам.) Ванесса словно бы расслабляется всем телом и всем своим видом демонстрирует, что успокоилась.

– Что же, тогда вы должны понимать, каково жить в таком доме.

– Еще как понимаю. Проклятие и радость в одном флаконе, верно?

Лахлэн искоса смотрит на меня. На его губах играет едва заметная лукавая усмешка. Особых трудностей не будет.

– О да, очень верно, – вздыхает Ванесса.

А мне хочется влепить ей пощечину. Проклятие? Вот как? Иметь все это, пальцем о палец не ударив, владеть всеми этими сказочными сокровищами, которых никто другой не видит, – и называть это проклятием? Да как она только смеет! – Вправду так ужасно жить здесь? – аккуратно интересуюсь я.

Мне хочется еще послушать ее нытье, чтобы распалить мою ненависть к ней. Тогда все получится намного проще. Но что-то в выражении моего лица заставляет Ванессу насторожиться. Она часто моргает, смотрит на меня с опаской. – О, на самом деле не так уж плохо! – бормочет Ванесса.

Лахлэн через плечо Ванессы смотрит на меня убийственным взглядом. Я понимаю, что веду себя без сочувствия, даже с осуждением, а это непохоже на Эшли. Я смягчаю тон и изо всех сил моргаю, чтобы в глазах возникло некое подобие сопереживания.

– И вы живете совсем одна? Вам не бывает одиноко?

– Ну… иногда бывает… немного. А порой и очень. Но теперь, когда вы здесь, надеюсь, одиночество мне больше не грозит!

Ванесса смеется слишком нарочито, в ее смехе слышна нотка отчаяния – такая высокая, что даже вазы на столике начинают звенеть в ответ. Ванесса оборачивается, чтобы понять, заметила ли я это, и в ее глазах я вижу отчаянную потребность в общении – эта потребность настолько откровенна, словно Ванесса только что включила неоновую вывеску. «Ей ненавистна одинокая жизнь здесь», – внезапно догадываюсь я. Ей одиноко, да, но это еще не все. Может быть, она ненавидит это место? Может быть, нам с Лахлэном предстоит изгнать призраков ее прошлого?

И я невольно задумываюсь о том, что это за призраки.

Кухня находится в дальней части дома, слева. Эта продолговатая комната была спроектирована в эпоху кухарок и поваров, а господа в кухню никогда мне заходили. За годы тут явно предпринимались попытки осовременить кухню. Ну, например, кухонный камин теперь снабжен декоративными березовыми поленьями, а у одной из стен разместилась плита «Viking». Центром кухни служит островок размером с лодку. Его деревянная крышка жестоко исцарапана и испещрена древними пятнами. Сияющие медные кастрюли висят на крючках над центральным островком, отполированные до блеска. А на тумбах нет ровным счетом ничего. Такое впечатление, что кухню подготовили к показу. Трудно представить, чтобы кто-то здесь вообще готовил еду в этом громадном помещении, а уж тем более сложно вообразить процесс приготовления пищи на гигантской плите с восемью конфорками для одного человека.

Длинный стол для завтрака отодвинут к стене и стоит под венецианскими окнами, из которых открывается вид на озеро. Стол накрыт весьма изысканно: тарелки с печеньем и пирожными, несколько чашек из костяного фарфора, чайный сервиз из полированного серебра, хрустальный кувшин с вином, свежесрезанные цветы в вазе. Это все настолько претенциозно, настолько несуразно и, что называется, через край, что выглядит оружием, предназначенным для того, чтобы унизить нас.

Лахлэн встречается со мной взглядом и многозначительно вздергивает бровь. О-ля-ля.

– Понимаю, я слегка перестаралась, но ничего не смогла с собой поделать. С другой стороны, нельзя же, чтобы все это просто пылилось, – тараторит Ванесса и ведет нас к столу.

Она нервно смеется и берет в руки фарфоровую чашку. Фарфор такой тонкий, что почти прозрачный. По краю изображены птицы. То ли это какая-то певчая птичка, то ли воробей, то ли скворец – кого я обманываю? Я же не орнитолог.

– Это были любимые чашки моей мамы, – сообщает Ванесса. – Она всегда настаивала на том, чтобы мы пользовались ими каждый день, а не только по особым случаям. – Она вдруг в испуге вздергивает брови. – О, только не подумайте, что для меня ваш приезд – не особый случай! А вообще-то половина чашек не дожила до этих дней – мы их разбили. Еще у меня есть вино. Я не знала, пьете ли вы спиртное, так что просто скажите мне, что предпочитаете.