Читать книгу - "Звук падающих вещей - Хуан Габриэль Васкес"

– Зачем ты мне это рассказываешь? При чем тут это?

Когда он вернулся в Колумбию, отсидев в тюрьме девятнадцать лет, естественно, он стал искать работу, связанную с самолетами. Постучался в несколько дверей: аэроклубы, авиационные академии, но для него они были закрыты. Затем его осенило попытать удачу в Географическом институте Агустина Кодацци. Ему устроили экзамен, и через две недели он пилотировал двухмоторный «Коммандер 690A», экипаж которого состоял из двух пилотов, двух географов, двух техников, а на борту было сложное оборудование для аэрофотосъемки.

Этим он и занимался в последние месяцы своей жизни: поднимался в небо на рассвете из аэропорта Эль-Дорадо и летал над Колумбией, а бортовая камера снимала негативы высокого разрешения; после долгой лабораторной обработки и классификации они окажутся в атласах, по которым тысячи детей узнают, какие притоки есть у реки Каука и где берут начало Западные Кордильеры.

– Приятно думать, что наши дети, если они когда-нибудь у нас родятся, будут учиться по фотографиям Рикардо, – сказала Майя. – А потом отец очень по-дружился с фотографом.

Его звали Франсиско Ирагорри, но все назвали его Пачо.

– Худой парень примерно нашего возраста, похожий на маленького Иисуса, краснощекий, остроносый, ни единого волоска на лице.

Майя нашла его, позвонила и пригласила приехать в Лас-Акасиас в начале 1998 года, он-то ей и рассказал, как прошла последняя ночь Рикардо Лаверде.

– Они всегда летали вместе, потом выпивали по кружке пива и прощались. А через пару недель встречались в лаборатории института и вместе обрабатывали фотографии. Вернее, это делал Ирагорри и позволял отцу смотреть и учиться. Анализировать фотографию в трех измерениях. Пользоваться стереоскопической аппаратурой.

Ирагорри сказал, что отец радовался, как ребенок.

За день до убийства Рикардо Лаверде пришел в лабораторию к Ирагорри. Было поздно. Ирагорри понял, что его визит не имеет отношения к работе, и в два счета догадался, что летчик попросит у него деньги в долг: нет ничего проще, чем понять, что кто-то хочет просить вас о финансовом одолжении. Но и за тысячу лет он не угадал бы, зачем ему деньги: Лаверде хотел купить запись черного ящика. Он объяснил, о каком полете шла речь. Объяснил, кто погиб.

– Ему нужны были деньги для взятки чиновникам, которые могли достать кассету, – сказала Майя. – Похоже, если ты знаешь правильных людей, это не так уж и сложно.

Проблема была в сумме: Лаверде требовалось много денег – больше, чем обычно носят в кошельке, больше, чем можно снять в банкомате. Друзья, пилот и фотограф, решили: они допоздна задержатся в Географическом институте, будут разбирать негативы, исправлять неверные координаты, а около одиннадцати тридцати вечера пойдут к ближайшему банкомату, чтобы снять максимально возможную сумму, и сделают это дважды: до и после полуночи.

Так они и сделали: обманули банкомат, жалкое устройство, которое разбирается только в цифрах, а Рикардо Лаверде получил нужную сумму.

– Все это мне рассказал Ирагорри, – сказала Майя. – А потом я узнала, что отец был не один, когда его застрелили.

– Ты узнала обо мне.

– Да. Потом я узнала о тебе.

– Рикардо никогда не рассказывал мне о работе, – сказал я. – Ни о картах, ни об аэрофотосъемке, ни о «Коммандере».

– Никогда?

– Нет. Хотя я спрашивал.

– Понятно, – сказала Майя.

Но было очевидно: она знала что-то еще, что пока ускользало от меня. В окнах гостиной стали появляться деревья, силуэты их веток начали выделяться на темном фоне долгой ночи; внутри, вокруг нас, все вещи возвращались к той жизни, которую они ведут днем.

– О чем ты думаешь? – спросил я Майю.

Она выглядела усталой. Мы оба устали, подумал я, и наверняка у меня под глазами лежали такие же темные круги, как и у Майи.

– Ирагорри сидел вон там, когда приезжал, – сказала она. И указала на стул, который стоял у молчавшего теперь магнитофона. – Он остался на обед. Не просил ни о чем рассказать. Или показать ему документы. И уж тем более он не спал со мной.

Я опустил взгляд и почувствовал, что она поступила так же.

– Правда в том, что ты привык пользоваться людьми, мой друг.

– Извини, – сказал я.

– Даже не знаю, почему ты еще не умер от стыда. – Майя улыбнулась: я видел ее улыбку, освещенную восходящим солнцем. – Я отлично помню, он сидел вон там, нам только что принесли сок луло^[57], ведь Ирагорри – трезвенник. Он положил в стакан ложку сахара и медленно размешивал, когда рассказывал о банкомате. Сказал, что он, конечно, одолжил деньги отцу, хотя они не были у него лишними. А потом спросил у него: послушайте, Рикардо, не обижайтесь, но как вы собираетесь вернуть долг? Когда, и все такое. И тогда отец, по версии Ирагорри, сказал: «Не беспокойтесь. Я только что сделал одну работу, и мне хорошо заплатят. Я все вам верну с процентами».

Майя встала, сделала пару шагов к деревянному столику, на котором стоял маленький магнитофон, и начала перематывать пленку. Тишину наполнил механический шорох, монотонный, как струя воды.

– Эта фраза как дыра, в которой все исчезает, – сказала она. – «Я только что сделал одну работу, и мне хорошо заплатят». Всего несколько слов, но сколько в них скрывается.

– Потому что мы ничего не знаем.

– Совершенно верно, – сказала Майя. – Не знаем. Ирагорри сначала не спрашивал из деликатности или побоялся, но в конце концов не выдержал. «Что это была за работа, сеньорита Фритц?» Мне кажется, я вижу его вон там, как он отводит взгляд. Ты видишь этот стеллаж, Антонио?

Майя указала на плетенную этажерку с четырьмя полками.

– Видишь фигурку индейца?

На этажерке, рядом с двумя пузатыми вазами, сидел, скрестив ноги, маленький человечек с огромным фаллосом.

– Ирагорри смотрел на него, отвернувшись, он не осмеливался заглянуть мне в глаза, когда спросил: «Ваш отец ни в чем не замешан?» «В чем, например?» – спросила я. И он, продолжая смотреть на индейца, покраснел, как ребенок, и сказал: «Ну, я не знаю, мало ли, какое это теперь имеет значение?» И знаешь, что, Антонио? Вот что я думаю: какое это теперь имеет значение?

Шорох магнитофона прекратился.

– Дослушаем? – спросила Майя. Ее палец нажал кнопку, мертвые пилоты снова заговорили в далекой ночи, в небе, на высоте тридцати тысяч футов над землей, Майя Фритц села рядом, положила руку мне на бедро, прильнула к плечу, я почувствовал запах ее волос, едва уловимо пахнувших вчерашним дождем, ее телом и сном, но мне нравился этот запах, мне было комфортно с ним.

– Мне пора ехать, – сказал я.

– Уверен?