Читать книгу - "Кто по тебе плачет - Юрий Дружков"

— Сколько тебе тогда было?

— Тринадцать… А недобрым я стал на все девяносто. Любую позолоту возненавидел.

— Мальчик мой бедный… — отозвалась она.

— Да я что. Маму жалко. Потемнела от обиды.

— Не везло вам, родные мои.

Она так и сказала, родные мои…

— Неужели ничего светлого? — с грустью в голосе положила она вязанье на колени.

— Светлым, как я потом догадался, у нее был я… Сколько лет прошло, а я все вижу во сне материнский дом. Какие бы встречи мне порой ни снились, я вдруг замечаю, что нахожусь в той комнате, единственной в доме… Этого не может быть, говорю себе прямо во сне, и ничего с этим поделать невозможно… Домишки того уже нет. Великаны стоят кирпичные. А в снах моих все он, ее дом.

— Но тебе, наверное, больше везло?

— Время другое, люди, возможности… Конечно, я преуспел. Но, как я понимаю, мне очень везло на друзей. Не потому что много, не бывает их много, не потому что влиятельные… Друг почти незаметен, как друг…

* * *

Утром наш обыкновенный журнальный столик, непонятно, как и почему вдруг удивил меня тем, что на нем ничего нет. На гладкой поверхности ничего нет… В холле стоит журнальный столик, а на нем ничего нет.

На таком столе в доме отдыха лежали обычно письма. Небольшая россыпь каждый день. Все подходили к этому столику, вылавливали, кто мог, для себя конверты, в улыбке чуть поднимали губы, разбегались по углам наедине с конвертами.

Я тоже подходил, но моей фамилии на конвертах никогда не было. Мой друг посверкивал большими очками, смотрел на меня чуть улыбаясь, грустно, ворошил конверты.

Он уехал на две недели раньше меня. И скоро на столике начали появляться мои письма. Иногда сразу по четыре-шесть конвертов. Я с удивлением распечатывал их… В одном были всего девять слов… «Спешу тебе сказать, что я готовлюсь к Новому году». В другом письме только восемь… «Поэтому хочу тебя поздравить с Новым хорошим годом!..». В третьем: «Желаю тебе успехов и радости»… В четвертом: «Крепко жму лапу». И под лапой, как улыбка, фамилия друга…

У меня много писем его, больших и маленьких, простых и деловых. Но эти особо…

Потом пошли письма от знакомых, которым я не говорил, где нахожусь…

— Вам опять больше всех пишут, — удивлялись мои соседки по столовой.

— Конечно, — кивал я, — почему бы нет?…

Однажды он приехал ко мне в больницу на глухом краю города, куда было невыносимо добираться, если тебя не везла санитарная карета. Куда шоферы такси не хотели ездить и врали, что баллон поменять пора, что сменщик умер, его хоронить некому… Гиблое место… Все же он приехал и привез мою работу, которую, мне тогда показалось, я, может быть, не успею доделать…

У себя дома, в холодной квартире, он посверкивал очками, ходил из угла в угол, показывая мне старинные прялки, найденные где-то в архангельской области. А шея у него повязана шарфом… Потрогал я батареи в доме — горячие. Дует из окон… У меня дома не дует, — говорю ему, — ватой конопачу. Быстро и хорошо. Ни клеить, ни мазать. Весной выкинул вату и всё. Я тебе тоже проконопачу. Квартиры своей не узнаешь…

«Ну что же, — басил он, — конопать, я согласен…». И тогда снова женись, — говорю я, — в такую хату любая придет, — самая престижная… «Не выношу престижных баб… Ни женственности, ни материнства… Ты не догадался, почему великий Андерсен так и не женился? — вдруг спрашивает он. — Всю жизнь писал сказки про женщин, а на свете нет ничего более несказочного, чем женщина. Бог, или кто-то создал женщину с единственной целью, нести миру человеческую привязанность.

Так она за шмотьем избегалась. Видит привязанность не в детях, не в сердечности, а в удовольствиях и шмотье…».

Не успел проконопатить ему окна.

Как много я раньше не успевал. Как много я не успел. Непоправимо не успел…

* * *

Я помог ей надеть полушубок. Застегнул верхнюю пуговицу, легонько мягко притянув к себе, увидел совсем рядом чуть припухшие губы, измененное, невыразимо милое лицо, измененные в материнской нежности глаза. И не мог сразу отпустить от себя. Так и стоял минуту в невозможности передать, пересказать охватившее меня смятение, желание делать невероятное, невыполнимое, великое, нежное…

— У меня такое предчувствие, что мы скоро вернемся туда… к нам… домой.

Она еще больше приблизилась ко мне губами. Я смог уловить ее шепот.

— Я во сне видела…

Что-то кольнуло меня.

— Поклянись мне, — сказал я, почти касаясь ее лица. — Чтобы ни случилось, он останется… Он должен быть… Ему нельзя не быть…

— Разве иначе возможно? — в глазах у нее слезы. — Никогда, никогда, никогда… он твой… мой… ты любишь меня?

— Милые вы мои, неповторимые…

* * *

Она взяла меня под руку. Мы вышли из тамбура. Я помог ей закрепить лыжи. Сегодня мы идем в ее теплицу.

— Больше я тебе не разрешу копать грядки.

— Я не копаю, — она улыбнулась.

— Дергать, корчевать. Все равно что.

— Кому же этим заниматься?… Они чахнут без рук.

— У меня стало много времени. Я сам.

— Тебе кажется, просто… Не могу такое забросить…

Из белого и холодного мы попали в зеленое, жаркое, пряное, цветное. Надели зеленые халаты. Она стала похожа на заведующую лабораторией. Халат шел ей, делал строгой, важно занятой.

— Вот мои владения. Всему нужны руки. У всех разные вкусы, настроения, желания… Тут иноземные гости, — повела она рукой вдоль кустарников, — очень капризные. Один желтеть начал, гадаю, что с ним… Вот этот венчик, по-твоему, кто?

Склонилась над ершистым зеленым дикобразом в кадке, упрятанном почему-то в прозрачный пакет.

— Пальма? — предположил я.

— Ничего подобного. Куст, а не дерево. Куст ананаса. Вот, южное деревце, — она потрогала ветку с меленькими жесткими листьями.

— Анчар? — пошутил я.

— Гранат… Не подходи близко. Поливалка нежданно брызгает. Мокрый будешь.

— Ну вот, и летний дождь у тебя есть. Привереды какие.

— Мы трогать их не станем. Пойдем, наших навестим. Огурцы, помидоры.

«Наши» стояли в ящиках на этажерках, рядами.

— Вот ножницы, обрежь все боковые побеги. Только сверху оставишь по три кисточки… Посмотри, как я делаю.

Она обрезала боковые ветки растения так бережно, что и ножницы у нее не щелкали. Сбросила скошенное в корзинку.

— Зачем резать? Урожай меньше будет.

— Пожалел… Да я им и корешки подрезала, когда сюда пересаживала… Меньше не будет. Поспеет намного раньше.

— Кто тебя всему научил?