Читать книгу - "Низость - Хелен Уолш"

Папа разговаривал с тобой, Милли? Он объяснил тебе? Мы договорились, что он выберет время, которое сочтет наилучшим, чтоб ты узнала о нашем кошмаре, но прошло два года, моя маленькая, и я умираю здесь без тебя. Я больше не в силах это терпеть. Ты не отвечаешь ни на один мой звонок, ты рвешь все билеты, что я тебе посылаю. Ты отворачиваешься и убегаешь, когда видишь меня на улице. Ох, моя родная я ведь сделала тебе так больно, правда? Возможно, мне следовало остаться, смириться, как поступают многие. Возможно, со стороны твоего отца было жестоко и эгоистично так долго держать тебя в неведении. Но, родная, ты была такая юная, такая совсем юная — скажи я тебе правду, ты бы никогда от нее не оправилась. Я терпела так долго, хватило сил, до того дня как ты сдала экзамены — ив тот день я сломалась. Я ждала семь лет, родная, но если бы я знала, что не буду видеть тебя столько времени, я никогда бы не ушла. Я бы терпела это, как терпят все остальные униженно-оскорбленные бабы, кому мужики сломали жизнь. Мне так жаль, Милли.

Я вложила деньги на билет. Мне надо повидать тебя, Милли. Я умоляю тебя. Пожалуйста, не надо ненавидеть отца. Несмотря на то, что произошло между нами, он хороший человек, и он души в тебе не чает. Он живет ради тебя. Я знаю это. И я знаю, что игра в прятки со всей этой ложью ранила его почти так же сильно, как молчание ранило меня.

Пожалуйста, прости меня за то, что я ушла, но я не могу сожалеть о своем поступке. Будь в моей власти повернуть время вспять, я бы все равно убежала, только взяла бы тебя с собой. Прости меня, моя родная девочка.

Я так скучаю по тебе, мне очень больно.

С любовью от твоей любящей матери.

Я складываю письмо пополам и убираю его обратно в конверт. Стараюсь не заплакать, но это безнадежно. У меня нет сил. Я всхлипываю, всхлипываю, а будь у меня пушка, я клянусь, я бы застрелилась прямо здесь. Провожу по лицу тыльной стороной руки, смахиваю накатившие картинки и просматриваю мамины письма по порядку. Бля. Бля. Это же прямо… В голове не укладывается. Как он мог? Как он мог с ней так поступить? Просеиваю остатки отравы — умилительные папины сувениры. Письма от втрескавшихся в него студенток, фотки, очень много фоток — очень много лиц. Спичечные коробки. Билеты на поезд. Сделанная вручную открытка со штемпелем Пензанса. Подписана вялым почерком, почти один в один маминым.

Бог мой, Джерри, чем обидела тебя я?

Ушла. Далеко-далеко.

Прости — прости меня за все,

Я не могу. Не могу не любить тебя.

Мо? Тетя Мо?

Мое сердце разбухает и тут же лопается. Возвращается с торчащим из него острым шипом.

Еще одна открытка. Новая Зеландия. Она готова ждать его всю жизнь. То есть, тетя Мо не умерла. Я сражена наповал.

Господи, что же ты такое сделал, папа? Пожалуйста, нет, папа. Пожалуйста, скажи мне, что ты не ебался с ее сестрой? Я тогда там была? Мы все вместе приезжали на праздники? Что ты такое сделал моей маме, папа? Твои студентки, все эти посторонние чьи-то лица, эти улыбающиеся, хорошенькие девственницы — это я все понимаю. В своей подлой ебаной логике я тебе почти что аплодирую за это. Я принимаю твою сторону. Но ее сестра? О Господи, нет. Бля, папа — что ты с ней делал?

Я бегу обратно наверх. Его дверь чуток приоткрыта. Мне видно, как его тело приподнимается и опускается, истекая потом на белые рыхлые простыни, и мне видно на подушке его левую щеку, обвисшую и мясистую. При виде его, погрузившегося в сон и забвение, на меня накатывает ярость. Мне хочется врезать ему так сильно, что моя рука невольно поднимается со сжатым кулаком. Мне хочется отделать его прямо сейчас. Я бы смогла. Просто подойти и нажать большими пальцами на его худое горло и давить, давить до тех пор, пока вся жизнь не исчезнет с его лица. А потом уйти. Я бы вполне смогла оставить его лежать там, с побелевшими глазами и окоченевшего.

Но тут он кашляет и поворачивается на бок. У него слабый, уязвимый кашель, кашель немолодого человека — и я снова маленькая и беззащитная, и в своей неожиданной малости я парализована страхом.

Швыряю шмотье и принимаюсь укладываться с судорожной поспешностью — банковские карточки, нижнее белье…

Его кровать трещит, и мое сердце замирает в насыщенной, долгой паузе. Оно оживает, глухо стукнув, дезориентируя меня, расплевывая крошечные фрагменты моей головы по всей стене.

Бля. Мой телефон. Куда я дела телефон? Мои глаза окидывают комнату, замирая на окне, где их мгновенно зачаровывает беззаботный ритм неба.

Телефон, деньги, кокос … кокос! Туалетный столик, пол в спальне, кухня, кабинет? Думай. Думай.

Слышу, как он пукнул. Он осторожно кашляет, а потом кровать решительно трещит — вот он проснулся. Мне слышно энергичное уханье воздуха, который он засасывает, зевнув. Я чувствую, как он сидит у себя, собираясь с мыслями, растрепанный, и не догоняет. Не догоняет, что произошло.

Господи, вот он ступил ногами на пол. Тяжелыми, неуверенными шагами он топочет в сторону моей спальни. Я подхожу на цыпочках к двери и набрасываю крючок в петлю. Резко падаю на корточки, сжавшись в комок под ручкой. Спокойно, Милли. Возьми себя в руки. Он не зайдет. Он никогда не заходит.

Вот его ноги у двери. Он за этой ебучей дверью. Я чую его пахнущее «Мальборо» дыхание, слегка хрипящее, почти что заглушающее бешеное биение моего сердца.

У меня учащается дыхание. Металлический привкус адреналина жалит мне рот до мяса.

— Милли! Ты не спишь? — у него совершенно искаженный голос, будто он говорит из радиоприемника.

Придерживая себя ладонями, я опускаю ягодицы на пол, потом перемещаюсь назад к кровати.

— Милли?

Иди на хуй, скотина!

— Если тебе надо, чтоб я сдал за тебя то эссе, только крикни мне, моя хорошая.

Ты выжил ее и позволил мне презирать ее, и ты скрывал от меня ее письма. Ты бесхарактерная сволочь — ты все это от меня скрывал.

Я закапываюсь лицом глубоко в подушку и затыкаю уши, выключая его голос, так что все, что мне слышно, это глухой стук моего сердца. Я лежу неподвижно, слишком напуганная, чтобы перевести дыхание или мигнуть.

Время идет.

— Милли, у тебя там все нормально?

Я глубоко сглатываю, стараясь забрать в себя как можно больше кислорода, сколько позволят мои изнасилованные легкие. Комната плывет перед глазами.

— У тебя сегодня нет лекций, да?

Ты скотина. Ты, значит, как бы не при делах? Ты делал вид, что типа ничего не случилось, типа ты нормальный, приличный, любящий мужик. Типа ты мой папа.

— Милли?

Папин голос звучит чище.

— С тобой все нормально? Может, мне принести тебе алказельц или чего еще?

— Нет, папа. Я в порядке.

— Тебе нужно, чтоб я сегодня что-нибудь за тебя передал, сдал, солнышко?