Читать книгу - "Эгипет - Джон Краули"

Уилл взял. На поверхности пластины, как на граверской матрице, но только гораздо более четко, была видна картинка: мальчик, очень серьезный и скованный, стоял в саду на фоне солнечных часов. И этот мальчик был — он сам.

Ну точно, вылитый. Та же одежда, та же старая шляпа на голове — и лицо. Уилл смотрел в зеркало: в зеркало, в которое заглянул четверть часа тому назад и еще раз — теперь. И теперь уже — на веки вечные.

Доктор Ди понял, что Уилл потерял дар речи, и аккуратно, двумя пальцами, за краешек, взял у него из рук пластину.

«Детская забава, — сказал он и бросил ее в открытую коробку поверх других, тоже испещренных пятнами света и тени пластин. — Есть вещи куда более интересные. И даже детские забавы случаются поинтересней».

Он обнял Уилла за плечи.

«А теперь, — сказал он, — пойдем заглянем в Витрувия. А также и в твой гороскоп — ты ведь не против? Посмотрим, что написано на звездах».

— Что за книга? — Между Роузи и ярко освещенным окном кафе встала высокая плечистая тень.

— Привет, — сказала она, подняв голову навстречу нависшему над ней Споффорду. — Сумасшедшая такая книжонка. Тут есть такой персонаж, нечто вроде мага, и он только что сфотографировал Шекспира.

— Н-да, это не шутка.

Повисла пауза. Они просто смотрели друг на друга и улыбались.

— Зачем приехал в город? — спросила Роузи.

— Привез своего друга Пирса, чтобы он успел на автобус. Купил кое-что. А ты? Не возражаешь, если я присяду?

— Как тебе сказать. И да и нет. А, черт, да садись, конечно.

Она опустила голову.

Он осторожно скользнул в кабинку, сел напротив нее и попытался заглянуть ей в лицо.

— Что случилось?

Она раздраженно фыркнула, подперла щеку рукой и Уставилась в книгу, так, словно и не прекращала ее читать. Потом захлопнула ее.

— Я сегодня иду к адвокату, — сказала она. — К Алену Батгерману, тут неподалеку.

Споффорд ничего ей на это не сказал, и осторожная улыбка, задержавшаяся на его лице с самой первой секунды их встречи, не стала шире, но за столом его стало как будто больше; его длинные ноги выпрямились под столом, а загорелая рука легла на спинку сиденья.

— Я хочу сказать тебе кое-что, — сказала Роузи, сложив ладони вместе, как будто для молитвы. — Ты мне нравишься. Очень. Ты замечательный. Просто чудо.

— Но.

— Но я не хочу, чтобы ты думал, что я делаю это ради тебя. Потому что это не так.

— Понятное дело.

— Я делаю это ни ради тебя, ни ради кого бы тот ни было еще. Я просто делаю это, и все. На том все и строится, что я делаю это одна, именно для того, чтобы остаться в одиночестве.

Что бы там ни было дальше. — Она побарабанила пальцами по столу. — Именно поэтому мне как бы не захотелось, чтобы ты сейчас сидел со мной за одним столиком.

И как бы не хочется, чтобы ты что бы то ни было на эту тему говорил.

Она имела в виду, что отказывается видеть в нем причину происходящего. По большому счету были вещи просто ужасные, ситуации, из которых не было и не могло быть выхода, но даже и не в них была причина происходящего; так чего же ради она станет взваливать ответственность на Споффорда, который тут вообще ни при чем. Все должно быть по справедливости как в отношении ее самой, так и в отношении всех прочих.

— Я и не собираюсь ничего говорить, — сказал Споффорд и скрестил на труди руки. На тыльной стороне левой ладони у него была вытатуирована бледно-голубая рыба; иногда ее вообще не было заметно. — День черного пса еще не настал.

— Что?

— Цитата. Был вроде такой лорд, и у него был пес, никуда не годный, жрал как свинья и только и знал что валяться на пороге так, чтобы все об него спотыкались. Та еще скотина. На охоте — один вред, даже след взять не Мог. Этому лорду люди сто раз говорили, чтобы избавился от пса, а он твердил им в ответ одно и то же: «Да нет. День черного пса еще не настал».

— Откуда ты выкопал эту историю? — рассмеялась Роузи. Споффорд — и ей в нем это нравилось — был полон всяческих закутков и закоулочков, в которых навалом лежали такого рода чудные вещи.

— Ну, — сказал Споффорд, — история эта, как мне кажется, восходит либо к Скотту, либо к Диккенсу, одно из двух. У моих предков были два одинаковых собрания сочинений. Полных. Диккенс и Скотт. А больше вроде как вообще никаких книжек не было. Я, конечно, не стану тебя уверять, что прочел их все, но я много прочел, и оттуда и отсюда.

И они у меня, типа, перемешались в голове, и, знаешь, я, честно говоря, не всегда могу вспомнить, какая история кому из них принадлежит. Я бы сказал, что это Уолли Скотт. А если не Уолли Скот, то тогда наверняка Чак Диккенс. А может быть, ее мне рассказал мой друг Пирс.

— И что, история на этом заканчивается?

— Да нет, конечно. Потом настает день черного пса. Спасает парню жизнь. Вот тут история и заканчивается.

— У каждого пса есть свой день.

Споффорд ничего не ответил, только ухмыльнулся широко, во весь рот, так что стал виден мертвый зуб. Он непристойнейшим образом радовался достигнутому эффекту, и ей пришлось отвернуться, чтобы не улыбнуться ему в ответ.

— Да, кстати, — сказала она и принялась демонстративно собирать со стола кошелек, книгу, сдачу, давая понять, что разговор подходит к концу, и меняя тему, — как твоему другу — Пирс его зовут? — как твоему другу Пирсу здесь понравилось?

— Ему здесь понравилось, — сказал Споффорд. Она встала, он остался сидеть как сидел. — Он еще сюда вернется.

Ему действительно понравилось. Он будет часто думать об этом, на разные лады, в разных контекстах; если честно, то уже в безликом и затхлом салоне автобуса, едва тронувшись с места, он уже начал об этом думать. И — на городских улицах, пышущих летней жарой, пропитанных гнилостной летней вонью; в городской квартире бог знает на каком этаже, квартире, которая внезапно стала казаться ему слишком просторной, как будто изголодавшийся нищий вдруг нашел и надел свой прежний костюм; или тогда, когда, сжав зубы, он готовил себя к неизбежным в ближайшем будущем перипетиям, — и вдруг ему начинало казаться, что картинки из лета в Дальних горах никуда не делись, они здесь, прямо у него под рукой, этаким озерцом золотистого света, так близко, что он не мог понять, как умудрился выбраться оттуда и попасть сюда; а сюда он попал, по собственному убеждению, навсегда или на срок, настолько близкий к этому «навсегда», что разницы не было ровным счетом никакой.