Читать книгу - "Эрон - Анатолий Королев"

Тщательно обтирая кожу полотенцем, Блот, принюхиваясь, обнаружил, наконец, что все легкие, густые, вязкие запахи пота и восточного аромата с гейши смыты. Только теперь на чистый белый лист можно было нанести несколько каприччиозных штрихов «Чары Бизанс» и превратить московскую проститутку в ночную Женевьеву Дорманс, в лунную ночь цветочного сада, где тело — гладкий спящий овальный фонтан на открытой террасе. Полузакрыв глаза, парфюмер касается влажной стеклянной пробкой духов ямочки между ключиц, сосцов, мочек ушей, волос… В темно-сизой фонтанной воде всплывают на поверхность крохотные искусственные белые соцветия жасмина; один, второй, третий. Их острая белизна озаряет полумрак воды так, что становится видна легчайшая рябь натяжения, в тон и такт светлоте все сильнее и сильнее проступает в ночи сладостно-печальный аромат — головокружение — душа Дорманс. И вот уже весь фонтан обнажается для жасминного пылания запаха света — это тучи открывают луну, а вслед за ней полыхание фосфора охватывает весь очарованный сад, цветок за цветком, кайму за каймой, чашу за чашей и оперяет серебром тайны каждую тень. Дорманс! Парфюмер просит, чтобы шлюха — туго-туго — завязала ему глаза шейным шелковым черным платком… голый пловец в решетке траурных тенет осторожно ступает в воду, черную, как смоль, в звездах, в паучках света, в слюдяных крылышках огня; пловец одиноко плывет в центр, к бронзовой чаше фонтана, с которой бесшумно стекает бликующий язык спящей воды. Вплавь по телу запаха: от нежной резкости фиалкового корня в пьянящий дух палисандрового дерева в свите бархатистых мхов, все ближе и ближе к слепящему аромату амбры в снежных пятнах нарцисса. С поверхности кожи взлетают навстречу пловцу сотни сильфид и усаживаются на его голой мокрой спине — тесной друзой, — слепив два мощных хрустально-талых крыла. Это чары Бизанс. Пальцы ловят в воде ажурную ночную рубашку Женевьевы — агатовую сетку из мелких и сцепленных угольных роз мрака. Это твоя ночь, Дорманс! Это твои мягкие кусающие поцелуи. Я узнаю их. Узнаю твою манеру обхватывать сгибом локтя мою шею. Ты шутливо опускаешь волосы на мое лицо, теперь оно — муаровая маска щекотки. Так водоросли Луары цепко оплели однажды твое холодное тело: неужели ты умерла?

Любке еще никогда не приходилось видеть, чтобы партнер плакал, достигая точки кипения, шикарный француз, конечно, был малость чокнутым. Взяв деньги, оставленные ей на телефонном столике — ого! Париж не поскупился, — Любка быстро оделась и вышла в коридор. Парфюмер так и остался лежать без движения на белой постели, раскинув руки крестом с тугой черной повязкой на глазах.

Швейцарские часики показывали полночь. Наступила ночь Рождества. В пивном баре можно было бы вполне снять еще одного клиента, но сегодняшний заработок был слишком хорош. Не жадничай! И она спустилась на шестой этаж, где был снят ее сегодняшний страховочный номер. Там ее поджидала любимая ангорская кошка Азора. Ольвар обещал приехать около часу ночи и отвезти домой.

Тут у Любки появился еще один шанс избежать смерти.

Приводя себя на ходу — еще в коридоре — в порядок и стараясь избавиться от трагической духоты аромата, которым ее украсил француз, Любка достала из сумочки свой «Poison» и вдруг обнаружила, что потеряла обоняние. Духи не пахли. Так бывало только когда ее трепал насморк. Пытаясь убедиться — а вдруг там вода? — Любка достала японский карандаш — запаха не было. Такого с ней никогда не случалось, и Любка встревожилась, не понимая, что на нее уже упала тень смерти.

Ночной коридор отеля «Интерконтиненталь» был пуст, она уже хотела зайти к себе, но, встревоженная, прошла в самый конец и постучала в комнату дежурной горничной Катьки Разиной. Катька — толстая неприятная баба в красном платье с крашеными волосами говенного цвета — встретила ее несколько нервно. К ее лицу в горчичных родинках вокруг куцего рта прихлынула кровь. И опять Любка сделала ошибку — сунув Катьке свой флакончик «Poison», 15 мл, 52 доллара. Понимаешь, у меня нос ослеп. Как это? Не чувствую никакого запаха. Катька на миг задумалась — еще час назад ей вдруг позвонила бандерша — так здесь звали Браззрванович — и попросила передать Любке, чтобы она немедленно смывалась из отеля. Будет крутая облава легавых с Петровки. В Катьке боролись два чувства: зависть и жалость. Сказать? Но флакона початого «Poison» для предупреждения было мало, тем более, что Любка не чует запахов, то есть — бери то, что мне на хер не нужно… Подари часики, шутейно сказала Катька. Любка удивилась, но, зная бесконечную зависть обслуги к шмарам, сняла часы вместе с футлярчиком и вручила дежурной. 750 долларов! Ты что, серьезно? растерялась горничная. Любка кивнула. Но Катьку понесло: она ни за что не даст проститутке чувствовать себя выше ее… Надевая часики на жирную руку, она сказала для понту, что без сумочки они не смотрятся. Ну ты и нахалка^ рассмеялась Любка и, вытряхнув содержимое сумочки в пакет, отдала горничной и сумку из лайковой кожи. Черт с тобой, бери. Только тут Катьке стало стыдно, но… но если бы Любка пожадничала, та б немедленно доложила про тревожный звонок Марлен для того. Чтобы унизить и уязвить шлюху: мол, ты ко мне жопой, сучка, а я тебя, заразу, спасаю. Но Любка не пожадничала. Отдала и духи, и швейцарские часы, и сумку из кожи… словом, для благодарности не было никакого повода, наоборот, думалось Катьке: шикуешь, бля, у тебя баксов, как грязи, а вот меня никто не жалеет! Словом, о звонке она и полслова не выдавила.

Бедная Россия, здесь добро делается только назло.

Так был упущен второй шанс.

И вовсе не облава легавых заставила Марлен искать Любку по этажам отеля. Новый хозяин Любки по кличке Анаша решил подчинить весь Хаммеровский центр своей группировке голубых великанов Востока и бросил вызов московским ворам, которые давно поделили все сферы влияния в таком лакомом месте. Сегодня днем новичка решили кончать. Поздним вечером Марлен узнала об этом. Любка жила с вором и при разборке вполне могла погибнуть…

В номере Любка еще раз убедилась, что ее нос ничего не чувствует. Не пахло ни надкушенное яблоко, ни толстая кожура апельсина, из которой она давнула в воздух апельсинового парка. Она забрызгала соком ладонь и поднесла к лицу: ни-че-го.

Азора также вела себя необычно. Она не далась рукам, а, наоборот, шипя, оцарапала палец взмахом когтей. Посасывая окровавленный мизинец, Любка с изумлением уставилась на любимую кошку. Ее нежная ласкучая Азора нервно ходила по дивану, бесшумно мяукая — была у неб такая вот странность — и дергая хвостом.

Это был ее последний шанс.

Что-то в номере явно напутало Азору, и Любка преданно решила не дожидаться Ольвара, а немедля везти любимую кошку домой. На поимку Азоры и заталкивание в сумку ушло три роковых минуты. На омывание царапин и латание пальца пластырем — еще две. Затем она вдруг решила причесать волосы перед зеркалом какой-то чужой зеленой расческой с мягкими зубьями из полиэтилена. Опять минута, Последняя минута ушла на писание записки. Когда она, наконец, собралась и пошла с кошкой в сумке к выходу, запертая дверь резко открылась и в номер вошли. Помертвев. Любка сразу отчего-то решила «конец», киска! но прикинулась полной дурехой.

— В чем дело, мальчики?

Вошедших было двое, лица их были безобразно бесцветны, серы и безглазы.