Читать книгу - "Мухосранские хроники (сборник) - Евгений Филенко"

* * *

Волею случая в киноконцертном зале «Либерал» должен был дать сольный концерт всем хорошо, и нехорошо тоже, известный Кирилл Фарфоров, которого ни фанаты, ни недоброжелатели, словом – никто иначе как Кирей не называл. Киря был суперзвезда отечественной поп-музыки. Хотя, следовало признать, суперзвезда уже на излете, ибо популярность его давно уже миновала верхнюю точку экстремума. Тем не менее, своих поклонников Киря пока еще имел и залы худо-бедно собирал. Но если лет двадцать назад смешно было даже предположить, что в расписание Кириных гастролей попадут городки уездного масштаба, то сейчас окучиванием периферий прославленный певец не гнушался и отводил тому же Мухосранску в своем турне почетное место, где-то между Ложноножском и Верхними Расстегаями.

Зал был полон. Прозвенел третий звонок, а в буфете, что удивительно, все еще не закончилось пиво. Но дивились тому только буфетчицы. Никого другого столь серьезный симптом не насторожил.

Почитатели Кириного дарования, внутренне трепеща от предвкушения встречи с прекрасным, как они это понимали, тихонько похлопывали в ладоши и притопывали ногами. Так оно обычно и случалось. А уж когда прихлопы и притопы сливались в единый страстный позыв, на сцене должна была явиться сама суперзвезда.

Однако суперзвезда сидела в гримерке и капризничала.

– Нехорошо мне, Севик, – жаловался Киря. – Что они там подмешали в минералку?

– Никто ничего не подмешивал, – утешал его администратор Севастьян Евсеевич, которого одному лишь мэтру дозволено было величать ласкательно-уменьшительным прозвищем. – Я сам покупал, сам пробовал. Кому в голову придет тебя травить, гордость нашу? – Поразмыслив, он заметил с нескрываемой иронией: – Это ты, Кирилл Мефодьевич, наверное, вискариком вчера отравился.

В свою очередь, только Севику прощалась ирония в адрес мэтра. Остальным за непочтение перепадало по первое число, а второе число у немедленно уволенных никогда не наступало.

– У меня горло болит, – продолжал ныть Киря. – Я петь не смогу.

– Вот ты, Кирилл Мефодьевич, прямо запел! – хмыкнул Севик. – Твоя работа не в том, чтобы петь, а чтобы людей радовать. А уж споет за тебя фанера трехслойная.

– И кости ломит, – сказал Киря. – Как я на сцене телебониться буду?

– А как всегда, Кирилл Мефодьевич. Выйдешь к микрофону – здрассте, дорогие мои любимые! – и всю ломоту как рукой снимет. Запрыгаешь и заскачешь так, что любо-дорого. Мне ли тебе объяснять про эффект благодарной аудитории?

– Тошнит меня, Севик, – предпринял последнюю попытку Киря, хотя точно знал: никто не отменит концерта при аншлаге.

(Вот кабы зал был пуст, тогда можно было бы и отменить. Но мухосранская публика еще не настолько заелась и разбаловалась, чтобы выбирать между Кирей Фарфоровым и какими-нибудь заграничными Deep Purple, не к кассе будь помянуты – тоже пусть и не первой свежести товар, а все ж иная категория качества…)

– Не стоило тебе, Кирилл Мефодьевич, текилку с водочкой мешать, – промолвил Севик назидательно. – А теперь, мой сладкий, соберись, отринь все недуги, вперед – и с песней!

Вздыхая и сетуя, окруженный телохранителями, будто боксер-тяжеловес секундантами, Киря поплелся на сцену. Вступительные аккорды первой песни его никак не возбуждали. В лучах прожекторов уже вовсю отплясывали девочки в перьях ненавистного розового цвета. На подходах к сцене телохранители почтительно отстали. Киря зажмурился – «Да что со мной, блин, такое?!» – и нырнул в атмосферу веселья, как в омут головой. Одним броском одолел расстояние до микрофона. Обвел сияющим взором радостную публику, лучезарно улыбнулся, раскинул руки, будто хотел обнять весь мир…

И тут его вырвало.

* * *

В девятой средней школе (и очень средней – без всяких уклонов и преподаваний ряда предметов на чужом языке) у доски маялся недалекий подросток Никита Кожемякин. Сердцем он понимал, что если уж у последовательности есть предел, то единственный. Умом же постичь этого не мог, а доказать с мелом в руке – наипаче. Ему было скучно и нехорошо: во-первых, от публичной демонстрации собственной несостоятельности, которую он пытался скрыть за кривыми ухмылками и артистично-тяжкими вздохами; во-вторых же, у него болело горло и слегка подташнивало. Думал при этом подросток Кожемякин о чем угодно, только не о пределе последовательности. Ну, например: «Нельзя мне болеть. Вечером в «Цыпленке жареном» тусняк сползется, а мне на сопли высаживаться? Вот же засада… Если на вирус не попаду, больше никогда пиво из фризера лакать не стану…»

– Скажи хоть что-нибудь, Кожемякин, – с иронией промолвила математичка Элла Фицджеральдовна, дама бальзаковского возраста и викторианской внешности. – Нашему городу не нужно столько полицейских, сколько родилось за время твоего молчания.

Ожидаемой реакции в виде смешков на эту реплику, впрочем, не последовало. Лишь сдавленный кашель донесся с разных концов класса.

Никита тоскливо поглядел на формулировку теоремы, начертанную чуть выше его нескладных каракулей чеканным почерком Эллы Фицджеральдовны.

– Неправда это, – сказал он и тоже кашлянул.

– Что неправда? – не поняла Элла.

– Ну, это… что только один предел.

– А сколько их, по-твоему, может быть?! – поразилась математичка.

– Да сколько угодно, – глумливо хмыкнул Никита. – Смотря какую выбрать систему коро… кодор…

– Координат, – подсказал с первой партии ботан Касперович по прозвищу Каспер Дружелюбный Трупак.

– Ага, – кивнул Никита. – Или заменить правило метрик.

– А чо, круто! – не сдержался спортсмен Хомасуридзе, он же Хома-Брут, от которого никто никакой реакции на происходящее у доски в принципе не ожидал. – Если применить аппарат бикомпактно-открытой топологии…

– Да на фиг так сложно, – возразила ему гламурная девочка Волынкина своим мяукающим голоском, который всегда выводил Эллу Фицджеральдовну из душевного равновесия, а сейчас особенно. – Уж лучше какие-нибудь гильбертовы пространства. Они такие няшные!

– Реально гильбертов кирпич, – подхватил отрок с говорящей фамилией Пьяных, выходец из асоциальной, и потому особенно многодетной семьи. – Или тихоновский куб.

– Кожан, чо паришься! – понеслись отовсюду возгласы поддержки. – Рисуй давай, олень!

Кожемякин увлеченно рисовал.

– Во, уже три предела имеем! – обрадовался Хома.

– Сейчас еще парочку подгоню, – проурчал Никита. – Только метрику Хасудорфа подпрягу…

– Чего жлобеешь! Бесконечное число пределов давай!

Элла Фицджеральдовна попятилась и прямо так, спиной вперед, выбрела из класса.

В коридоре она столкнулась с директором Степаном Тимофеевичем. В поношение всех и всяческих правил тот стоял у распахнутого окна и нервно курил.

– У меня двоечники школьную алгебру ниспровергают, – тихо сказала Элла Фицджеральдовна. – Посредством теории топологических пространств.