Читать книгу - "Записки бизнесюка - Павел Чувиляев"

Что говорить, моя собственная пра-пра-пра-бабушка Анна Дементьевна родилась в 1843 году крепостной крестьянкой. Умерла она в 1918-ом, 75 лет от роду: революционный голод и разруха подкосили. Но Ленина в 1918-ом слушала. И прокляла. К историческому «балкончику Моссовета» шли, как на праздник, всей разросшейся семьёй. С младшим сыном Андреем (1865–1935), внучкой Анастасией (1890–1942) и правнучкой, то есть моей бабушкой Марией (1919–1994) у неё в утробе. Никого из них, кроме бабушки, я не застал. Но остались фотографии тех лет. Твёрд, суров и пронзителен взор Анны Дементьевны. Не знаешь, скажешь: Салтычиха. К счастью, сохранились её рассказы. Крепостной она была у помещиков Лыковых в Белоруссии, в Витебской губернии. В этом статусе в 1860 году, в 17 лет, вышла замуж. С пяти лет ходила «к барам на уроки», так это называлось. Корзинки они там плели на продажу. Детские и девичьи пальчики это лучше всего делают. Рабочий день был равен световому. Жечь дорогие свечи в «мануфактуре» запрещалось, керосинок ещё не было. А при лучине криво выходит. Секли? А то! Заболтаешься с подружками, не выполнишь урок — той же лозой по ногам да по заднице. Не так больно, как обидно: при всех подол задерут. Придёшь домой, отец, Дементий Евграфович, ещё добавит. Вожжами. И отправит спать голодную, без ужина. Потому как: нет урока — нет и от управляющего платы. А ест юница-девица Аня с завидным аппетитом. Обедом кормили у помещика на работе, и никогда его не лишали. Без разносолов, но щей и каши — от пуза. По церковным праздникам, коих было немало, давали мясо.

Были и новости: в 1855-ом открылась за 7 километров церковно-приходская школа. Пращурку мою туда записали, и в 1859-ом она успешно овладела грамотой, о чём имеется (сохранился!) похвальный лист. Анна Дементьевна очень им гордилась. Вставила в рамку, и всем малолеткам в семье демонстрировала. Совала под нос и заставляла вслух оглашать перед поркой за плохую успеваемость, на что она была горазда. В школе свечи жечь дозволялось: платило земство. Там и жениха себе моя бойкая прародительница нашла. Отменного, надо сказать: наследника кузнеца. Но он был от других помещиков; пришлось вести переговоры. Тогда она хозяев своих, Лыковых, второй раз в жизни увидела. Они в Витебске жили, что было экономически выгодно. Крестьяне, привёзшие в город товары на продажу, экономили на постое и, самое главное, на «тележных». Лошади, как известно, гадят, а город не деревня: навоз надо убирать. Для этого использовали арестантов, но их надо кормить. Да и чиновникам с городских работ всегда перепадало: они установили немалый «тележный» сбор. Брался он вечером: специальный человек обходил телеги, ночевавшие на рыночной площади. Крестьяне Лыковых сворачивались загодя и ехали ночевать на городское подворье, избегая налога. Любви моей прародительницы помещики обрадовались: вот бойкая деваха, свой кузнец теперь будет! Неважно, что жених младше невесты на два года и она, фактически, женила его на себе. В итоге стала моя пращурка Ковалёвой вместо Лыковой. Фамилии крепостным давались по помещику. Вы чьи? Лыковы! Потому-то в России сейчас столько Голицыных, Оболенских, Шереметевых и Трубецких. И все графья, ага. То ли дело Ковалёва: жена коваля, кузнеца.

Сменив фамилию, прародительница моя сделала помещикам Лыковым ручкой. Как в 1861 году Указ об освобождении крестьян объявили, она, не будь дура, написала в земскую управу прошение. Дозвольте, мол, положенный по Указу земельный надел сдать, выкупные платежи за него не платить, а взамен получить маленький такой участочек. На перекрёстке дорог, ага. Где и открыть свою кузницу. От имени мужа писала: он грамотой так до конца и не овладел, ему в кузне привычней. Расписаться мог, но прошение — нет, слишком серьёзно. В земстве подивились: крестьянин грамотный пошёл, да ещё баба. Но дозволили. И так дело выгодно у Ковалёвых пошло, что через 5 лет оставили они его на тестя-кузнеца и малолетнего старшего сына, а сами — в Москву. А там к 1870 году железную дорогу расширили, Казанский вокзал построили. Пошли поезда с грузами с Нижегородской ярмарки. Перед вокзалами, коих тогда ещё не три, а два было, площадь днём и ночью лошадьми запружена. Ночью грузы с поездов везли по Садовому кольцу на Хитров рынок (Сухаревка). Днём извозчики для бар-пассажиров, что в 10 раз выгоднее. Мальчишки-хулиганы извозчиков дразнят: «Что сидишь, в жопу лошади глядишь»? Те их кнутом, а они уворачиваются, и как лошади ржут. А извозчик матерится как… извозчик. Он место покинуть не может: тут же займёт другой, перехватит клиента. А есть хочется, потому здесь же и знаменитые конфетки-бараночки. Баранки — извозчикам, а конфетку и барин, глядишь, откушает или спутницу угостит. Они с дороги не прочь, а вокзальный буфет — фи! И всех стоящих на площади лошадей подковывать надо. О дальнейших приключениях Анны Дементьевны я умолчу. О том роман писать нужно, и когда-нибудь напишу. Вот, скажем конокрады. Не только цыгане этим занимались. Клеймение скота в России, в отличие от Дикого Запада США, было неразвито. Украденных лошадей искали по подковам. Отсюда задача: быстро перековать украденный табун. В деревенскую кузницу соваться опасно: целый посёлок свидетелей. А если кузня на перекрёстке дорог стоит? То-то. Я же говорю: умна и хитра была Анна Дементьевна.

А в 1885-ом недрогнувшей рукой конфисковала она приданое двух снох (никто не пикнул), добавила его к содержимому заветного сундука, и заплатила за гильдию, перейдя в купеческое звание. После долгих раздумий выдала дочь за цыгана, и её внук стал главой артели лихачей. А кончилось тем, что её правнучатый племянник, мой дед, был рождён в 1906-ом в звании купца первой гильдии всероссийской. Что требовало внесения 1 миллиона тех ещё, царских рублей. И не бумажками, упаси Боже, не серебром даже. Статус давал право самостоятельного ведения внешней торговли, поэтому золотом, приятель, золотом. Сумма была внесена. Неплохо для потомка крепостной плетельщицы корзин. Ещё скажу, как приехали мы с матушкой в 1986-ом в древний Ярославль и пошли в Художественный музей. Сотрудница музея натурально хлопнулась в обморок. При входе висят портреты семьи меценатов-основателей, купцов Соболевых. Кисти, между прочим, Ильи Репина, который у них подолгу живал. На портрете старшей дочери, моей пра-пра-бабушки по другой линии, вылитая моя матушка. Вот так гены иногда играют. Упадёшь тут: портрет ожил, двигается, разговаривает. Сотрудницы музея во главе с директором сбежались, книгу посетителей принесли. Но мы визит не афишировали, расписались просто: потомки.