Читать книгу - "Берег варваров - Норман Мейлер"

Ничего удивительного в том, что человек, который привык работать головой, время от времени представляется окружающим под новыми именами. — Он повернулся к Ленни: — Я чувствую себя в некотором роде менее скованно — если вы, конечно, понимаете, о чем я говорю, — когда у меня есть возможность пользоваться в разных жизненных ситуациях разными именами. Для вот этого и этого случая одно имя, а для того и ему подобных — другое. — Он широко улыбнулся. — Нравятся мне подобные преображения. Я в такие моменты просто душой отдыхаю. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.

— Разумеется, понимаю, — глухо сказала Ленни. — Хотя вы ведь такой умный. — На ее лице в это мгновение застыло выражение, близкое к экстазу. — Все это настолько важно, но никто вас толком не понимает. Все в силу своего скудоумия бегут от вас. Да и я, просыпаясь по утрам, не без труда отхожу от пережитого потрясения.

Нервно и суетливо покопавшись в сумочке, она выудила из нее зубную щетку и подняла ее перед собой — маленькое знамя.

— Ну не могу я заставить себя совать в рот эту штуку. Начинаю чистить зубы, а внутри меня словно кто-то кричит: «Нет, не вздумай, выплюни ее, немедленно!»

Резким и неожиданным для меня движением она сломала пополам щетку и швырнула рукоятку в один угол комнаты, а щетину — в другой. Зевнув, Ленни, довольная собой, прошептала:

— Завтра. Завтра я начну искать новую работу.

Я обернулся к Холлингсворту:

— А вы, кстати, почему сегодня не на работе?

Ощущение было такое, что его зад, и без того зависший в миллиметре над стулом, приподнялся еще выше.

— А, вы об этом? Так у меня отпуск начался.

В первый раз за все время, что я провел в комнате, он позволил себе откинуться на спинку стула.

— Чует мое сердце, что теперь мы будем видеться гораздо чаще.

Похоже, Холлингсворт собирался кое-что прибавить, но что-то отвлекло его внимание. Это что-то, судя по его глазам, находилось у меня за спиной. Я резко обернулся и посмотрел в ту же сторону, куда был устремлен взгляд Холлингсворта. В самом деле: ручка входной двери медленно поворачивалась из стороны в сторону — сначала влево, а затем вправо. Несколько раз это движение повторилось в полной тишине, а затем, по всей видимости ввиду полной безуспешности попыток открыть дверь незаметно, чья-то не слишком сильная нога начала молотить по нижней кромке двери.

— Пустите меня! Пустите меня! — послышался из-за двери требовательный голос.

Это была Монина. Она вошла в комнату с довольной улыбкой на лице и тотчас же бросилась ко мне. Впрочем, в какое-то мгновение она вспомнила о том, что ей полагается быть приличной, хорошо воспитанной девочкой, и, остановившись, протянула мне ручку с «аристократически» отставленным пальчиком.

— Поцелуй малышку, — заявила она, и я приложился губами к ее ладошке.

Довольная таким началом, она решила развить успех и направилась к Ленни. Сдержанности и хороших манер хватило ей ненадолго, и, позабыв о том, как подобает себя вести воспитанной девочке, она недолго думая вскарабкалась к Ленни на колени.

— Поцелуй меня! — скомандовала она.

Ленни повиновалась и, обхватив голову малышки ладонями, воскликнула, глядя той в глаза:

— Какая же ты красивая!

Монина в знак признательности крепко обняла Ленни.

Холлингсворт тем временем прокашлялся.

— Здравствуй, Монина, — сказал он, чтобы обратить на себя внимание девочки.

Монина вздрогнула, не отрываясь от Ленни, и не только не обернулась на голос, но, наоборот, постаралась совсем спрятать лицо в волосах своей новой подруги. Более того, я вдруг услышал, как она начала хныкать.

— Мама сегодня испугалась.

— Чего испугалась? — спросила Ленни.

— Мамочка плачет.

Эти слова вконец расстроили Монину, и она, всхлипывая и икая, начала рассказывать какую-то историю, суть которой я ухватил лишь приблизительно. По всей видимости, дело началось с того, что Монина зачем-то отогнула угол ковра в комнате и обнаружила под ним каких-то насекомых. Собрав в кулачок нескольких тараканов или жучков — точно я так и не понял, — она высыпала их в стакан, а затем залила их кипятком из маминого кофейника. Затем она решила показать результат экзекуции маме, которая лежала на кровати и почему-то плакала. Мама, разумеется, не пришла в восторг от этого зрелища и швырнула стакан с мученически погибшими тараканами на пол. Судя по лепету Монины, среди сказанных Гиневрой слов выделялась показавшаяся ей вполне реальной угроза достать ремень. Поняв, что дело плохо, Монина расплакалась, и тогда Гиневра прижала ее к своей груди, после чего они еще некоторое время ревели вместе. Гиневра сквозь слезы говорила: «Я боялась его, но он может изменить нашу жизнь. Понимаешь, девочка моя, у нас теперь все будет по-другому». В тоске и унынии она воскликнула: «Ах! Мой возлюбленный покинул меня!»

Надо признать, что Монина просто уморительно пародировала мимику и интонации Гиневры: «Ах! Мой любовник покинул меня! — повторяла она тонким писклявым голоском. — Покинул! Покинул меня!»

Вскоре стало понятно, что долго скорбеть Монина не намерена: она была настолько довольна собой — тем, что ее актерскую репризу внимательно оценивает столь многочисленная аудитория, — что пересказ драматических событий в ее исполнении вскоре сменился откровенной пародией, смешной в первую очередь для самой исполнительницы. В общем, ближе к концу рассказа слезы и всхлипывания Монины уступили место улыбкам и хихиканью. Впрочем, мне показалось, что в этом смехе было что-то не по-детски зловещее.

Холлингсворт слушал девочку с делано рассеянным выражением на лице. О том, что он при этом напряженно внимает каждому слову Монины, можно было догадаться лишь по повторяющемуся секунда за секундой движению ноги: подошва его ботинка методично скользила взад-вперед по ковру. Я, со своей стороны, слушал историю Монины как бы ушами Холлингсворта, что позволило мне нарисовать мысленный портрет Гиневры не столько своими, сколько его красками. Я представил себе ее лицо с опухшими от слез глазами и подумал, что Холлингсворт, наверное, точно так же бесстрастно наблюдал бы за ней, как он сейчас следил за ее дочерью. Он точно так же сидел бы неподвижно в кресле или на стуле, равномерно, с четкостью метронома моргая глазами и вычерчивая носком ботинка одну и ту же линию на ковре. Гиневра представала передо мной и перед ним той самой, перевернутой на спину, беспомощной черепахой, которую она однажды уже видела во сне. Холлингсворт молча придвинул ногу чуть ближе к краю ее панциря, словно взвешивая, стоит ли напрягаться и совершать еще одно движение, чтобы вновь перевернуть мучающуюся черепаху, предоставив ей право существовать в более привычном для нее положении.

Он посмотрел на Монину, сидевшую у Ленни на коленях, и, воспользовавшись паузой в рассказе девочки, решил заговорить с ней. При первых же звуках его голоса Монина опять вздрогнула, но на этот раз обернулась к Холлингсворту, вновь готовая в любой момент разреветься.