Читать книгу - "Мадам - Антоний Либера"

После длительного и изнурительного для нервной системы отборочного цикла до финала турнира дошли двое: он и я. Мы сели за столик и в окружении толпы других шахматистов, среди которых был и наш тренер, в полной тишине начали игру. Я сделал детскую ошибку и потерял фигуру. Таракан, предвкушая победу, ускорил темп игры, предложив быстрый размен фигур. Вскоре на доске остались только короли и четыре черные пешки. У меня не было никаких шансов. Чтобы дойти до последней горизонтали, где пешка превращается в ферзя, противнику необходимо было не более десяти — пятнадцати секунд, а чтобы потом дать мне мат, — еще полминуты. Времени ему хватало. Я метался в безнадежных попытках найти выход. Внезапно, как в трагедии Шекспира, в голове забрезжила спасительная мысль. Вместо того чтобы уходить королем в центр доски (где ставить мат намного дольше), я погнал его прямо на вражеского монарха, и, когда мой противник дошел пешкой до предпоследней горизонтали, я поставил своего короля непосредственно рядом с его королем — как бы лицом к лицу. Таракан, сосредоточившись на проходной пешке, не обратил на это внимания и занял последнюю горизонталь, получив ферзя. Тогда я спокойно забрал у него королем короля.

— Это неправильный ход! — запротестовал Куглер.

— Нужно было вспомнить об этом, когда я сделал предыдущий ход, — подчеркнуто вежливо сказал я. — Или просто сбить моего короля. Сделав такой ход, я знал, на какой риск иду.

— А что судья скажет?

Тренер с минуту помолчал с озабоченным видом, а потом заявил официальным тоном:

— Несовершенство регламента. Ничего не поделаешь. Объявляю ничью.

Куглер, пожав плечами, встал из-за стола, давая понять, что принятое решение его не задело. Однако гримаса на его физиономии говорила об обратном.

Нечто подобное происходило и со мной, только я маскировал совсем иные эмоции. Внешне я тоже изображал уверенного в себе игрока; но в глубине души понимал, что мне просто повезло, и боялся Таракана, как князя Дракулу.

Такой расклад сил на шахматной арене определял наши отношения и в жизни. Мы испытывали неприязнь друг к другу, держались на дистанции, но уважения к противнику не теряли. Во время редких встреч наши беседы искрились иронией и язвительными замечаниями, но это была только игра, а не настоящая война. Он провоцировал меня, намеренно утрируя (чуть ли не в карикатурной форме) некоторые особенности речи и аргументации, свойственные партийным деятелям сталинской закалки; я отвечал ему иронией и лицемерным смирением. Никто из нас не говорил серьезно, и ни один не верил другому.

Такой же характер носил наш разговор в коридоре, у окна, на втором этаже.

— И о чем же так задумался, томясь в одиночестве у окна, наш благородный идеалист? — он оперся рукой о стену. — Если я не ошибаюсь, замыслил какой-нибудь новый theatrum… — он язвительно улыбнулся.

— Вы ошибаетесь, товарищ, — устало отвечал я. — Мы ищем здесь только покоя, но не докучливых встреч. Как видно, усилия наши тщетны.

Он пять раз прищелкнул языком с притворным сочувствием.

— Оторванность от жизни порождает бредовые состояния, — печальным голосом констатировал он. — А это одно беспокойство. Лучше сойти с кривой дорожки.

— У меня нет сил, — тихо и смиренно отозвался я. — Процесс зашел слишком далеко.

— Мы могли бы вам помочь, — с готовностью предложил он.

— Благодарю вас, но не стоит тратить на меня ваше драгоценное время. Случай безнадежный.

— Что за пораженческие настроения!.. — утешал он меня.

— Всегда стоит попробовать.

— Пробовали, и не раз. Увы, бесполезно.

— Я обращаюсь к вам с конкретным предложением, а не с общими словами.

— Не сомневаюсь, — уверил я его. — Я был бы крайне удивлен, если бы дело обстояло иначе.

Совершенно не обидевшись на мой враждебный тон, Куглер начал объяснять, что ему от меня нужно:

— Среди бесчисленных талантов, которыми одарил вас Бог… — с той же иронией произнес он.

— Бог?! — тут же прервал я его. — И не стыдно так святотатственно издеваться над законами природы, над наукой и истиной? Но, может быть, изобрели что-нибудь новенькое и поступили свежие директивы?

— Насмешка не попала в цель, — снисходительно поморщился он и добавил назидательно: — Это всего лишь риторический прием. Вам не по нутру слово «Бог», тем лучше, пусть будет «природа». Мы можем быть гибкими…

— Да, как милицейская дубинка.

— Посредственно, — с кислой физиономией отметил он.

— Вы способны на большее.

— К сожалению, это мой уровень. Не советую рассчитывать на большее.

— Ложная скромность! — Он с лукавой улыбкой поднял руку. — Так на чем я остановился?

— На Боге или… на природе.

— Вот именно! — он прикрыл глаза. — Итак, насколько я знаю, вы за свою жизнь овладели многочисленными искусствами, в частности умением перебирать пальцами по клавишам.

— Наверное, произошла ошибка, — сделал я удивленное лицо. — Я только и умею что играть.

— Это и так называется, — в знак согласия он кивнул головой. — Мы заинтересованы в том, чтобы ваши таланты не пропадали втуне, а могли развиваться, что принесло бы вам соответствующее удовлетворение.

— Я не гонюсь за популярностью.

— Конечно, мы это заметили, — согласился он с каменным лицом. — Об этом свидетельствует хотя бы ваше пристрастие к эстраде: выступления перед толпой, работа в кабаре…

— Кабаре с Эсхилом лавров не приносит, — парировал я в элегическом стиле. — Я нес общественную нагрузку по популяризации культуры. С моей стороны это было самоотверженное служение, не более того.

— Ну, что же, тем лучше. Тогда мотивы нашей деятельности совпадают. Мы тоже работаем исключительно для блага коллектива. Сейчас школьная общественность в связи с тридцатой годовщиной начала гражданской войны в Испании, войны, в историю которой поляки, а точнее, Польская Коммунистическая партия вписали славную страницу, требует от нас, чтобы эта дата была достойно отмечена соответствующим мероприятием.

— Простите, кто требует?

— Я что, недостаточно ясно выражаюсь? Повторяю: школьная общественность.

— Но как понять, чего она хочет?

— Во-первых, по настроениям, — он заговорил по-деловому, как опытный врач. (Роль ярого доктринера его безумно забавляла.) — Кто что говорит, какие высказываются мнения… — многозначительно добавил он и продолжал: — Во-вторых, по четко сформулированным рекомендациям, которые направляет нам общественность через своих представителей.

— Через кого, например?

— Хотя бы через совет активистов нашей организации.

— Совет активистов, — вздохнул я. — Любопытно. Я понятия не имел о его существовании.