Читать книгу - "Черный театр лилипутов - Евгений Коротких"

Елена Дмитриевна принялась подсчитывать доходы и расходы, а в это время в зале два интерната рассматривали друг друга. Со сцены их напряженно разглядывали «мойдодыровцы».

Какая— то старушка, не выдержав напряжения, тоненько заголосила:

— Да вам-то за что такое, бедненькие мои, в чем же вы-то виноватые?!

Маркел Купидонович подошел к ней и сказал:

— Брежнева, без паники.

Но было уже поздно. Старое поколение, словно оно было в чем-то виновато, со слезами кинулось к лишенному разума молодому.

Дети с одинаковыми лицами, с одинаковыми инстинктами…

Чем могли помочь эти старые, брошенные, никому не нужные люди, которые стали их угощать сухариками, замусоленными конфетками и гнилыми яблоками? Кто мог помочь этим двум поколениям? Одни прожили жизнь, другие лучше б не начинали. У одних в душе отчаянье и стыд за тех, кто их бросил, у других на лицах отражение этого стыда. А Женек? Забытые жалеют безумных. А Женек!

Эти два поколения не стоят его одного. Им уже никто не поможет, а ему? Где этот добрый и хороший дядя, который вернет Женьку его детство, вернет дружбу, любовь? Все это у одного поколения было, а другое об этом просто не знает. А Женек знает, но все прошло мимо.

Пухарчук плакал, когда Закулисный приказал начинать спектакль.

— Здравствуйте, ребята! — выбежал он с развеселым сморщенным личиком. Зал заревел, и тогда Женек воскликнул: — Друзья, сегодня перед вами будет выступать не лилипут, а Человек!

Кому нужны зрелища, когда у детей нет хлеба?…

Этот спектакль в Иркутске я заделал случайно, не ведая что творю, и хотя вечером в гостинице я, как всегда, получил локтем в ноздри и кровь капала из носа даже с запрокинутой головы, Пухарчук мне признался:

— Евгеша, ты хоть и болван, но как мне тогда аплодировали! Так меня еще никто и нигде не принимал.

Сегодня должен был приехать Витюшка. Я так соскучился по этому жизнерадостному придурку, что у меня с утра начались галлюцинации в виде огромной куриной ножки, жареных котлет и холодного пива.

Обед я встретил в гостинице напряженнейшим ожиданием. Посидел в кресле, потом прошелся, разминая ноги, и вдруг почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я резко обернулся. Передо мной стоял Писатель.

— Привет, — кивнул я ему.

— Привет.

— Писатель, — сказал я насмешливо, глядя ему пристально в глаза. — Черт тебя сюда занес! Что с тобой?

Он так же насмешливо усмехнулся и промолчал.

— Ты закончил свой новый роман?

Я не стал его спрашивать о первом, потому что знал: пристроить его никуда не удалось. Когда мы виделись в последний раз, он искал благодетелей.

— Не стыдно? — спросил я его тогда. — Ты же считал себя честным парнем, а сейчас ищешь лазейки, так не поступают порядочные люди.

— А если порядочность никому не нужна? Все жируют на теплых местах, хотят жрать кашу с маслом и получают ровно столько, чтобы пойти в сортир и заорать в нужник: «А на черта мне все это нужно?!»

— Как же тогда большие писатели? Им же тоже было трудно?

— Талантливым и честным писателям всегда было и будет трудно, а «большие» только в своих выступлениях вспоминают о трудностях.

— Злобствуешь?

— Нет, страшно мне, хотя ты знаешь — я не трус. Говорильня о литературе людей, делающих все для того, чтобы о литературе забыли вскоре совсем.

— Все равно сквозь грязь пробивается зеленая трава.

— На этой траве могли бы расти прекрасные цветы, но где взять столько силы воли? Если вовремя не поливать траву, то и она засохнет. Лицемеры об этом все время жалеют и пишут свои воспоминания.

— Я верю, твои цветы должны взойти, хоть их никто не поливает.

— Мой цветок хоть и обвешан колючками, но он слишком ранимый, чтобы распуститься.

— Как твой новый роман? Ты снова летаешь или уже спустился на Землю?

— Если я спущусь на Землю — разобьюсь.

— Ты думаешь, никто не подставит ладоней?

— Подставят… с доброжелательностью и готовностью. Только между ладоней будет нож.

* * *

Тогда Писатель не ответил на мой вопрос.

— Как твой новый роман? — снова спросил я, видя, что он смотрит на меня, чуть улыбаясь, с грустными и старенькими чертиками в глазах.

… Я вдруг понял, что спросил, сколько ему осталось жить, но не спросил, есть ли шанс выжить.

— Скоро все кончится, — ответил Писатель. — Теперь уже скоро.

— Удачи тебе, — кивнул я ему.

— Тебе удачи.

Мы никогда не были друзьями, но сейчас между нами появилась пропасть, которую уже никогда не преодолеть.

* * *

Приезд Витюшки в Мухоморовку на этот раз сопровождался праздничным звоном бубенцов и разухабистым криком извозчика:

— Сто-о-ой, милая!

К гостинице «Медовый месяц» подъехала разукрашенная сказочными персонажами коляска, в которой катают детей на праздничных гуляньях, запряженная маленьким черным пони, на шее которого разливались на все лады колокольчики. Огромный старый кучер с рыжими грязными сосульками на бороде с любовью и нежностью повернулся к коляске и прохрипел:

— Витюшка, приехали!

Командировочные застыли с резиновыми лицами, и администратор со швейцаром выскочили узнать в чем дело.

— Фокусник и маг! Он может всю вашу гостиницу заставить летать, без всяких там ниточек и веревочек! — важно выдал информацию кучер. — Единственный в мире администратор черных летающих лилипутов! Он даже моего пони обещал заставить летать!

— Без лесочек? — удивленно спросила хозяйка «Медового месяца».

— А вы думали! И без лесочек! — обиделся кучер.

— И даже без проволочек? — все еще не верила администратор, косо поглядывая на меня.

— И проволочек! — заволновался огромный старый кучер. — У него все лилипутики летают!

— Прыг — и полетел?! — злорадствовала она.

— Точно так!

Великий маг и волшебник, уютно свернувшись в повозке, подложив свой концертный чемодан под голову, сладко посапывал.

Я подошел к сказочной повозке.

— Это еще один единственный в мире приехал? — ехидно спросил швейцар.

— Да, — кивнул я. — Мы два единственных в мире администратора, а он еще маг и волшебник. Скоро сами увидите.

— Что с ним? — тихо толкнул я кучера, подозревая самое худшее.

— Напряженные гастроли в Арабских Эмиратах. Три Дня не спал! — важно ответил кучер. — Там такая лажа!

— В Эмиратах, говорить? — переспросил я. — Лажа? Про Бомбей ничего не говорил?