Читать книгу - "Семья Машбер - Дер Нистер"

Вспомнив об этом, паны не смогли сдержать свое возмущение тем, кто, царственно уверенный в себе, смотрел на них сверху вниз. Казалось, он дразнил их: посмотрим, дескать, осмелится ли кто-нибудь меня тронуть — не только живого, но даже этот дешевый лубок на стене в дешевом заезжем доме. Этого паны не смогли перенести и, словно сговорившись, подняли кулаки. При этом один из них вслух грозился дать субъекту, что висит на стене, в рожу, другой, размахивая кулачком, кричал, что пусть он помнит, что суд над императором еще впереди. А раздел и ограбление Польши — это не надолго, не навсегда, и пролитая кровь не будет прощена. Третий затянул «Еще Польска не згинела…». Все уже были готовы подхватить песню, и, возможно, что этим бы все закончилось, господа бы поостыли и после словесной перепалки с портретом беспомощно покинули зал и расползлись по своим номерам.

Но случилось так, что в тот момент, когда запевала затянул песню, вдруг раздался выстрел. Ошеломленные и потрясенные, все оглянулись и увидели графа Козерогу с пистолетом в руке. Впрочем, непонятно было, стрелял он или кто-то еще. Глядя на графа, трудно было представить, что он был в состоянии нажать на спусковой крючок.

Вдруг раздался второй выстрел, и опять неясно было, кто стрелял. Как бы то ни было, все устремили свои взоры на портрет. Корона и грудь императора были пробиты. При виде этого на лицах застыл немой ужас.

— Панове, кто это сделал? — раздался голос Гарлецкого.

Действительно, хотя и был пристав пьян, но не услышать выстрел, прогремевший в зале, он не мог. В нем пробудился служака, блюститель порядка. Набравшись храбрости, он приоткрыл дверь; впрочем, Свентиславский приказал ему выйти вон.

Паны стояли с вытянутыми лицами — виноваты были все. В самом деле, если первый выстрел, скорее всего, сделал граф, то во втором могли подозревать любого из них. Вдруг кто-то вскочил на стол и потушил лампу. Вслед за ним остальные, охваченные страхом, тоже стали гасить свечи — каждый гасил ту, что стояла поблизости.

И тут кто-то торопливо и таинственно прошептал в темноте:

— Господа, дело серьезное, но можно еще все поправить, только нужны деньги, много денег.

При этом была названа сумма такая огромная, что люди пришли в ужас чуть ли не больше, чем от выстрелов, хотя нетрудно было догадаться, что эта история вполне могла быть истолкована как государственная измена, как оскорбление императорского величества, а в такое время и к таким помещикам, как они, могли бы быть применены самые разные меры наказания, от порки и ссылки до смертной казни.

Названная сумма не только превышала ограниченные возможности панов сейчас, во время неудачной ярмарки, но если бы даже ярмарка была, как в прежние годы, удачной, то все равно она была слишком велика.

— Дело плохо, — продолжил тот же голос, — но пусть господа подумают: произошло это в заезжем доме, принадлежащем еврею, при этом был представитель власти. Завтра это может разойтись по всему городу… Вещественное доказательство — портрет — исчез, никто не знает, в чьи руки он попал. Как бы панам не пришлось раскаиваться…

И в самом деле: зажгли свет, но портрета на стене не обнаружили. Сколько паны его потом ни искали, он как сквозь землю провалился.

Поздно ночью здесь же, в этом заезжем доме, паны совещались между собой. Говорил больше всего Свентиславский — все другие были страшно напуганы. Согласились на том, что нужно собрать деньги и вручить их Свентиславскому, а уж он устроит так, чтобы это дело замялось.

Впрочем, все почему-то были уверены, что портрет находится у него и деньги также останутся в его кармане. Не так уж глупы были паны — раскусили Свентиславского. Можно было бы прямо здесь задушить его, но на это не нашлось смельчаков и охотников. Единственное, что можно было сделать при создавшемся положении, — это добиться согласия на сумму меньшую, чем та, которая, по словам Свентиславского, якобы была необходима.

— Где же взять деньги? — спрашивал один пан у другого.

— Деньги у евреев, надо идти к ним. Хлопоты по этой части Свентиславский взял на себя. Он пообещал повернуть дело так, что происшествие, грозящее опасностью панам, будет выглядеть в глазах богатых евреев как опасность для всего города.

Неизвестно, каким образом Свентиславский попал к широко известному не только в городе, но и во всей округе раввину реб Дуди. Сам он к нему явился или проник при посредничестве кого-нибудь из знакомых евреев, но известно только, что уже на следующий день утром, в самые горячие часы ярмарки, когда все заняты и времени у всех в обрез, реб Дуди пригласил к себе еврейскую знать на совет. Были приглашены не просто уважаемые горожане, а преимущественно люди денежные, на помощь которых можно было рассчитывать. Реб Дуди изложил все таким образом, чтобы стало ясно — вопрос касается не только помещиков и панов, но затрагивает также еврейскую общину.

— Мы должны понять, — сказал реб Дуди, — что здесь пахнет бунтом, мятежом, а такие дела даром не проходят. Виновные, несомненно, понесут суровое наказание и получат по заслугам. Но следует помнить, что если помещики пострадают, то вместе с ними пострадают не только многие деревенские евреи — шинкари, арендаторы, посессоры, но и горожане, с которыми паны связаны денежными сделками. Я имею в виду тех, кто присутствует на этом собрании. Всем должно быть ясно: если панов заберут, евреи могут навсегда проститься с деньгами, которые паны им должны. Если же мы выручим их из беды, господа эту помощь не забудут и евреям будет заплачено добром за добро. Правда, есть опасность: могут, упаси Бог, узнать, что евреи замешаны в этом деле, распространятся слухи, а там недалеко и до навета на общину. Но с этой стороны все предусмотрено: единственный человек, который мог бы всех утопить, хочет только одного — извлечь выгоду для себя. Надежные люди уверяют, что этого человека, кроме денег, ничего не интересует. Возможно также, что во всей этой истории он один и виноват, — может быть, даже он сам и стрелял в портрет. Этот субъект, по-видимому, уже давно задумал разбогатеть на подобном деле, и теперь ему подыграл случай. Но доказать это не представляется возможным. Портрет наверняка находится у него, и он готов обменять его на деньги. Опасаться, что после получения денег этот субъект все-таки донесет, нет основания. Кто ему поверит без вещественного доказательства? Но пока вещественное доказательство у него, и помещики решили уступить ему. Однако денег у них нет, а этот молодчик грозится дать делу ход, и тогда уже ничего не поможет. Нужно достать деньги как можно скорее. Я знаю, — вздохнул реб Дуди, — что теперь с деньгами трудно, их почти ни у кого нет, самим не хватает, но интересы общины этого требуют.

Один из тех, к кому обращался реб Дуди, был Мойше Машбер. История с портретом затрагивала и его лично, так как помещики были должны ему крупные суммы. Помимо этого, его положение и вес в городе обязывали внести в общий фонд свою долю.

Машбер, выслушав эту историю, сначала был сильно возмущен. В первые минуты он, как и многие другие, подумал, зачем, мол, нам в это вмешиваться? Господа нашкодили, пусть сами и выкручиваются. Но когда собравшиеся вникли в это дело, обсудили его и подумали о последствиях, которые оно может иметь для каждого из них, они пришли к убеждению, что другого выхода нет. Кончилось тем, что каждый из присутствующих пообещал внести положенную сумму не позднее завтрашнего дня.