Читать книгу - "Богиня маленьких побед - Янник Гранек"

Герр Эйнштейн схватил записную книжку и продемонстрировал мне загадку, решение которой обещало столь высокие доходы. Меня охватило разочарование: в уравнении было всего лишь три члена.

– Игра – не ваша страсть. Видите ли, моя дорогая Адель, француз Ферма был не только математик, но и большой весельчак. Он привел это чертово уравнение, добавив, что поля в его рукописи слишком узки для того, чтобы привести на них доказательство^[76]. Скажу по секрету, что лично я его знаю, но вам не скажу. За последние триста лет у математиков всего мира от этой теоремы выпадают последние волосы! До ее решения ой как далеко. Если, конечно, за дело не возьмется ваш супруг. Вы прославитесь, Гёдель! Континуум-гипотеза, друг мой, не принесла вам ни богатства, ни славы. Нужно жить в ногу со временем. Подумайте о рекламе! Положите вы эту свою бесконечность на полку, пусть пылится в одиночестве!

Паули улыбнулся, почувствовав облегчение от того, что его миновал этот огонь насмешливой критики.

– Моя жена не имеет никакого отношения к подобным вопросам.

Я не устояла перед соблазном припереть его к стенке:

– Почему бы тебе не попытаться? Боишься, что ничего не получится?

– Ах! Госпожа Гёдель заговорила с нами о неполноте!

– При чем здесь неполнота? Я не боюсь бросить вызов границам математики. И прекрасно знаю пределы своего разума. Ты, Адель, затронула вопрос, в котором ровным счетом ничего не смыслишь.

– Я всегда был за мир в доме! Послушайте, Гёдель, я пошутил. Единственная незыблемая вещь, способная существовать в таком мире, как наш, это чувство юмора.

– Как вам уже известно, профессор, мой муж его начисто лишен.

Курт, недовольный тем, что ему посмели перечить, встал и исчез, даже не извинившись. Эйнштейн смутился, помолчал и попытался разрядить атмосферу.

– Слышали новость, Паули? Бамбергер умер. Полномочия Флекснера скоро истекают, мы стоим на пороге перемен!

– ИПИ превратился в виварий для бизнесменов от армии. Следующий директор наверняка будет верным слугой государства.

– Я поддержу кандидатуру Оппенгеймера. Роберт – гуманист.

– Вынашивающий левые идеи?

– Не будьте таким сектантом, Паули! Я думаю над тем, как расширить круг направлений деятельности ИПИ.

– Полагаете, новое руководство может упразднить должность, занимаемую мужем? Он же до сих пор всего лишь рядовой лектор. Его положение очень шаткое.

– Моя дорогая госпожа, пока Зигель заседает в совете, все останется по-прежнему.

– Они опасаются за его душевное состояние? Курт совершенно безобиден, и вы это прекрасно знаете.

– Как он чувствует себя сейчас?

– Без конца жалуется. Говорит, у него язва. Но идти к врачу отказывается.

Эйнштейн похлопал меня по руке.

– Беспримерная четкость и ясность ума, равно как и уверенность, приобретаются ценой неимоверных жертв… Человек перестает воспринимать жизнь в целом. Пребывать в таком состоянии каждый день нелегко, но можете мне поверить – вы входите в его картину целостного мира!

Я выглянула в коридор, посмотреть, не подслушивает ли Курт. То, о чем мы говорили, было известно всем, но он воспринимал это как предательство. Герру Эйнштейну я верила; он моего мужа не осуждал.

– У него опять появились навязчивые идеи. Ему кажется, что за ним следят.

– Возможно, так оно и есть. За мной без конца ходит «хвост», а переписка подвергается цензуре.

– Здесь другое. Он видит силуэты. Призраков.

– На данный момент в Принстоне сложилась непростая атмосфера. Война подходит к концу, вскоре вы получите весточку от родных, а мир по достоинству оценит Курта Гёделя. Все уладится.

– Я не настолько наивна. Мы через это уже проходили. Но в Америке у меня нет ни друзей, ни близких, способных меня поддержать.

– У него много друзей, на этот счет даже не сомневайтесь. Моргенстерн относится к нему, как к родному брату. Такие люди, как ваш супруг, встречаются очень редко. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы улучшить ваше материальное положение. Не отчаивайтесь! Сожалею, что испортил ужин. Вольфганг знает меня как облупленного, он подтвердит, что у меня не было дурных намерений.

– Профессор человек добрый, но невнимательный.

В комнату вошел Курт. Я широко улыбнулась ему, чтобы хоть немного успокоить.

– Может, сходим куда-нибудь да выпьем по рюмочке?

Гости вскочили и хором выразили отказ. Курт бесцеремонно ушел, возложив на меня обязанность с ними попрощаться. Они рассыпались предо мной в благодарностях и под ручку удалились, на какое-то время примиренные общим процессом пищеварения. Я вновь открыла все окна, чтобы выветрить дым и запахи жареной пищи. Убрала со стола и высыпала содержимое пепельницы. Затем раздавила ладонью фигурку из хлебного мякиша. Много друзей. Оскар Моргенстерн был слишком вежлив, чтобы демонстрировать мне свое презрение. Наш брак в его глазах в лучшем случае представлял собой загадку. Этим господам очень хотелось отведать блюд моей кухни, но слушать о моих страхах и тревогах у них не было ни малейшего желания. У мужа действительно было много друзей, что да, то да, а у меня? Я сняла со свечей нагар, предварительно не намочив пальцев: отголосок боли, возникавший при этом, доставил удовольствие. В мойке громоздилась куча посуды, и я набросилась на нее, страшно грохоча, но не обращая на это никакого внимания. В ответ на мою провокацию отрывисто хлопнула дверь в спальню. Покончив с уборкой, я позволила себе выкурить сигарету. Где-нибудь в Нью-Йорке женщина моего возраста точно так же курила сигарету, одновременно давая подсохнуть лаку на ногтях. Она раздумывала о том, что бы надеть, перед тем как отправиться потанцевать в «Эль Марокко», и никак не могла решить, на какой из двух пар туфель остановить выбор. Постепенно окна города погасли. Принстон рано ложился спать. Ко мне сон не шел.