Читать книгу - "Жизнь: вид сбоку - Александр Староверов"

– С голоду мы бы умерли без нее, – строго говорила бабушка, – или посадили бы, если в Москву сдуру сунулись. Там жен врагов народа не очень любили. Столица, режимный объект. А ты, Славик, бесишься до сих пор, потому что дуралей старый. Ну сколько можно! Не спала, не спала я с ее первым мужем. Лид, подтверди.

– Еще бы ты спала, – игриво смеялась Лида, – я его так уматывала, он не то что спать, он сидеть не мог. Все стоял и стоял, стоял и стоял… ха-ха-ха, пока не согнулся и не умер, бедненький. Ха-ха-ха…

Этот диалог стал традиционным на всех семейных торжествах, нечто вроде дежурной шутки. Дед морщился, а бабушка с готовностью подхватывала задорный смех подружки. Любила она, когда Славик ее ревнует. Хотя и великая, но женщина, а у женщин – свои правила, и отступать от них не позволено никому.

В почти уже мифическом сейчас сорок девятом году Муся жила по тем же правилам. На жизнь не жаловалась, любила мужа, работала продавщицей в пивном ларьке. Пиво у нее покупали охотно, на плакат, вывешенный снаружи палатки и призывавший требовать долива после отстоя пены, особенного внимания не обращали. Еще бы, такая красавица наливает, тому улыбнется, с этим пошутит, и все довольны. Сэкономленных на пене копеечек хватало на няню для дочки, еду и даже регулярные посылки Славику в лагерь. Больше, правда, ни на что не хватало, а больше и не нужно было. По прошествии времени бабушка отошла от обиды и написала отцу в Киев, что устроилась хорошо, торгует пивом в Сходне и зла ни на кого не держит. Исаак тут же примчался, и они помирились. Они и не ссорились. Просто тяжело ребенку осознавать, даже если он пережил войну, голод и арест любимого человека, что он больше не ребенок. И нет больше ему покровительства и защиты. Сама теперь защитник! Все, что смог сделать для нее мой прадед Исаак, так это забрать ненаглядную внучку в Киев, откормить, отогреть под теплым украинским солнышком. И то надолго ведь не отдашь – совестно и невыносимо жить одной без единственного живого напоминания о Славике. Исаак и Муся делили мою маму строго пополам: с апреля по октябрь, когда самый пивной сезон в ларьке, – у деда с бабкой, остальное время – с матерью. Все равно большая помощь, и Муся ее очень ценила.

Жизнь, даже самая сложная и трагичная, всегда стремится к размеренности и порядку. Бабушкино полное лишений и страданий существование вошло в некое подобие колеи. Работа – нормальная, крыша над головой – есть, с родителями – помирилась, дочка – устроена, муж, хоть и арестован, – жив, письма шлет регулярно. Со свекровью, правда, общение не наладилось. Хотела бы мать Славика сблизиться – давно бы на единственную внучку приехала посмотреть, адрес никто не скрывал. Все, можно сказать, хорошо, если можно употребить такое слово по отношению к жизни в полуподвальной семиметровой комнате, с постоянной нехваткой денег и статусом жены врага народа. Но ведь можно, правда можно, употребить слово «хорошо», потому что бывало много, много хуже. К сожалению, долго все хорошо не бывает!

* * *

Повадился ходить к Мусе в ларек начальник местной милиции. Поначалу бабушка не почувствовала никакой опасности. Во-первых, крепкий сорокапятилетний дядька действительно любил пиво, о чем явно свидетельствовало округлое пузцо, в народе называемое пивным, и красная, вся в сиреневых прожилках лопнувших сосудов рожа. Во-вторых, ну да, нравилась она ему. А кому она не нравилась? Муся прекрасно осознавала силу своей красоты и умело, как она считала, ею пользовалась. Более того, со времен набегов с голодными братьями на иркутские рынки она понемногу зарабатывала на своей внешности. Ничего зазорного в этом не видела. Богом данное неотъемлемое право кружить мужикам голову. И потом, она ведь не подружка Лидка, ложившаяся под первого встречного! Ничего больше невинного флирта себе не позволяла. У нее Славик есть. Да и флирт она видала в гробу в белых тапочках. Если бы не Славик и необходимость поддерживать его в лагере. И не дочка маленькая. Грешна, пользовалась она красотой своей. Тому улыбнется, с этим перемолвится добрым словом, глядишь, разомлевшие мужики и оставят копеечку на чай или глаза закроют на недолитые несколько капель «Жигулевского». Мент укладывался вроде бы в стандартную схему, закрывал глаза, оставлял копеечки, а иногда и рубли. Делов-то – лишний раз улыбнуться. С нее не убудет. Только двух вещей не учла Муся. Мент не просто мужиком был, он был мент, власть, силовик в самом первозданном значении этого слова. И возникающие проблемы он привык решать соответственно, силой. Тем более – с врагами народа или женами врагов, что практически одно и то же. Ишь, какая, мужик – японский шпион, а она еще кочевряжится. Профессиональные искажения мента усиливал опасный мужской возраст. Это баба в сорок пять – ягодка опять, а мужик… – снаряд, торпеда, звенящая на излете: знает, что упадет скоро, но летит, летит, длит состояние полета, не видит перед собой препятствий, а видит только девку молодую, зацепившую чем-то. Весь мир сужается до размеров маленькой мишени, и мишень эта находится между стройных и крепких ног девахи. И туда, туда он стремится, оставляя позади порушенные семьи, карьеры и репутации… Я, кстати, понимаю мента, сам постепенно вползаю в зыбучий и опасный мужской возраст. Контролирую себя пока, не выпускаю инстинкты на волю, но что-то такое внутри порой шевелится, пытается выползти наружу. И тогда я чувствую себя упругим лососем, несущимся сквозь океаны к далекой горной речке с колючими камнями, обдирающим об эти камни чешую, но плывущим к тихому озеру, где плещутся юные и гибкие самки. Ну и что, что сдохну, зато в кайфе, немыслимом, напоследок, в иллюзии, что, «жизнь, качнувшись вправо, качнется влево», обязательно качнется, непременно… Так что мента я понимаю, я не понимаю бабушку. Как она, прошедшая войну, эвакуацию и арест мужа, могла не знать об этой элементарной мужской особенности? Как могла кокетничать с сорокапятилетним мужиком, да еще и облеченным властью? Много раз я порывался ее спросить об этом, но каждый раз останавливался. Вспоминал. Ей ведь двадцать пять лет всего тогда было. Девчонка, в сущности. Из мужчин – один Славик, с которым познакомилась в седьмом классе. Откуда ей знать? Играла она с огнем, сама того не подозревая, и доигралась.

Как-то раз мент пришел к Мусе перед закрытием в павильон и попросил налить кружечку. Муся никогда не отказывала страждущим, не отказала и ему. На дворе стоял октябрь, вечерами уже холодало. Получив желаемое, мент уговорил ее пустить погреться в палатку. Она пустила. Восприняв бабушкину доброту за поощрение на сексуальные подвиги, мент признался в любви. Муся вежливо ответила, что он, конечно, хороший человек, да и мужчина видный, но она замужем и любит своего мужа.

– Да какой муж, – отмахнулся раскочегарившийся мент, – знаю я твоего мужа, наводил справки, шпион он японский, сидит и не выйдет никогда, а я здесь живой, теплый… здесь я, здесь…

Он полез к ней целоваться. Не то было обидно, что полез, а то, что сказал – не выйдет. Да как он посмел слова такие богохульные произнести?! Бабушка держалась из последних сил. Ловко увернулась от объятий и несильно дала кулачком в его пивной животик. Мент рассвирепел:

– Не хочешь, значит, по-хорошему? – прошипел душно. – Тогда по-плохому будет. Ты знай свое место, коза. Я слово своим шепну, и кирдык твоему Славику в лагере настанет. Сначала девочкой у воров работать будет, а потом на мясо его пустят. Так что думай, думай, красавица.