Читать книгу - "Дезертиры с Острова Сокровищ - Александр Секацкий"

Еще одним первоэлементом, выделенным из устойчивой молекулы текстопроизводства, стал самовозрастающий логос – тот самый, о котором говорил Гераклит. Господство собственности, сделавшее сакральным режим выгодных инвестиций, превратило логос во взбесившийся знак, в вирус авторствования, паразитирующий в духовной среде и использующий субъекта для наращивания собственного тела. На протяжении тысячелетий лучшие движения души изымались из полноты жизненного мира и оседали в объективациях – в произведениях, принадлежащих автору на правах собственности. При этом отдельные инвестиционные проекты, признанные произведения, демонстрировали высочайшую степень эффективности, не сравнимую ни с какой другой формой накопления, ведь они обеспечивали автору посмертное иноприсутствие в человеческом мире (представлявшееся одновременно и подлинным и вечным), соблазняя к авторствованию миллионы вдохновленных душ. Так выглядела и выглядит до сих пор диктатура взбесившегося знака, господствующая над всем универсумом духовных устремлений, – нигде кризис перепроизводства не достигал таких фантастических масштабов, как в сфере текстопроизводства. Что уж говорить о проблеме сбыта…

Между тем логос как первоэлемент представляет собой простую, но неустранимую любознательность – в чистом виде это пожизненная сохранность детского любопытства. Именно ее имел в виду Аристотель, начиная свою «Метафизику»: Все люди от природы стремятся к знанию. Извращение этого благородного человеческого устремления есть одно из тяжких преступлений общества, где безраздельно господствует нажива. Сам разум, преобразованный в «творческое эго», предстает как универсальный множитель текстов, он становится инструментом стяжательства, священной санкцией товарной формы продукта.

Радость искусства, столь же органичная, как радость весны или разделенной любви, обходящаяся без сковывающего напряжения рассчитанной, правильно вложенной инвестиции, возникает лишь в случае обретения стихии логоса в ее первозданной чистоте. Шаг к высвобождению из тысячелетней принудительной связки был сделан уже интернетом, хотя бы частично уравнявшим в правах читателя и писателя, – подвесная культура подхватила и развила эту тенденцию. Нестяжательская духовная практика имеет дело со стихией логоса, который не искалечен суровой аскезой, а распределен в повседневности, одухотворяя обыденность текущего времени, вместо того чтобы уходить в слепой коридор авторствования. Свободное присутствие логоса в каждом моменте здесь и сейчас учит оглядываться по сторонам, делая это занятие осмысленным и интригующим. «Польза» тут, разумеется, отсутствует, но ее отсутствие принципиально, как в определении, которое Аристотель дает философии: «Из всех наук эта самая бесполезная, но лучше ее нет ни одной». Искусство праздношатания (прямо противоположное намерению «посмотреть кой-какого товару») приобретает тем самым философский характер, – и похоже, что философия неплохо себя чувствует в разреженной атмосфере прогулок и странствий: она теряет кабинетные ужимки сугубой учености, зато обретает возможность проникать в среду встречных вещей и событий. Само количество событий при этом неизмеримо возрастает, освобожденный логос приносит ответный дар своим освободителям – и это дар внимательной жизни.

Нельзя обойти молчанием и любовь, которая в фильме Бессона и была, собственно, пятым элементом. Для нестяжательских племен она скорее элемент первый – и в то же время элемент наименее измененный, более всего узнаваемый. Ведь преобразующая сила любви во все века легко размыкала хватку Маммоны – иначе сегодня просто некому было бы проверить достоверность нового бытия. Всякий влюбленный и любящий становится похожим на вольного нестяжателя, под влиянием интенсивного чувства впадая на короткий срок в то состояние, которое для городских бродяг является родной стихией. Как гласит любимое граффити общины чижиков (фрагмент четверостишия Хайяма):

Если ад ожидает влюбленных и пьяниц,

Рай окажется завтра пустым, как ладонь.

Все страдания и переживания, свойственные земной любви, представлены и в джунглях мегаполисов (в отличие от чуждых нестяжателям страстей шопинга и одержимостей маниакального авторствования) – тут есть и нежность, и муки ревности, и глубокий эротический драйв. Есть, однако, и существенные различия. Самое существенное из них состоит в том, что свободные люди племен имеют больше времени на жизнь, а следовательно, и на любовь. Чувственное единение друг с другом осуществляется не урывками, по принципу «делу время, а потехе час» (ведь для дезертиров все дела Острова Сокровищ представляют собой потеху, хотя и не очень потешную), а как нечто исключительно важное, занимающее высшую строчку в иерархии ценностей.

Другая особенность, сразу же бросающаяся в глаза, это полная исключенность из эротического проекта каких-либо проявлений гнездостроительного инстинкта. Ведь если мы рассмотрим интерьер чувственной любви, неизменно присутствующий в черте оседлости, мы легко выделим две темы сопутствующего воркования: 1) как мы построим/обставим наш домик (квартиру, дачу, фазенду, etc.) и 2) давай куда-нибудь поедем/уедем, и как там будет хорошо. Первая тема для нестяжателей абсолютно не актуальна по определению, и все сэкономленные по этому поводу переживания инвестируются непосредственно в чувственную составляющую любви. А вторая тема нелепа в качестве предмета мечтаний, поскольку представляет собой некую непосредственную реальность. Ведь и так ясно, что завтра мы «куда-нибудь поедем» или пойдем без непременной гарантии возвращения. Мы можем сделать это прямо сейчас, поэтому нет нужды проигрывать в воображении заезженную в черте оседлости пластинку.

Воображение, освобожденное от обсасывания долгоиграющих леденцов, и чувственность, избавленная от бесконечного откладывания, меняют способ бытия в стихии Эроса. Любовь предстает как непрерывное эротическое странствие, в котором каждая встреча имеет, помимо всего прочего, и эротическую окраску, а симбиоз логоса и эроса возникает совершенно естественно, без какой-либо сублимации. В совместном странствии каждая находка (разумеется, и творческая находка тоже) есть, прежде всего, повод порадовать друг друга. Разделенная радость обладает вещественностью, объемностью и зримостью – неудивительно, что она легко вытесняет скромное обаяние воображаемого тыквостроения.

* * *

Чистые стихии, вновь соединяемые друг с другом в своей первозданности, как раз и представляют собой социальное творчество – стихийное творчество масс, о котором так любили толковать идеологи пролетарской революции. Процесс рекомбинации опорных элементов социальной реальности стихиен по определению – и все же его нельзя назвать чисто случайным, им правит неуловимая интуиция, что особенно заметно на стыке экзистенциальных кубиков. Две существенные проблемы встают перед творцами. Во-первых, проблема тяготения очищенных реагентов к прежнему, инерционному положению, куда их всеми силами влекут могущественные группы поддержки, и во-вторых – лимитированная временем необходимость нахождения какого-нибудь завершающего пятого элемента, без чего невозможно замыкание в устойчивую, хранимую свыше пентаграмму.

Мы пока даже не знаем, встроен ли уже недостающий элемент в комбинацию, определяющую новый виток социогенеза, или этот элемент еще только предстоит найти. Не исключено, что всё уже на месте и мы просто пока не можем разглядеть масштабы явления, не совпадающие с масштабами нашей персональной смертности. Ведь очевидно, что влияние нестяжательских практик растет и их присутствие в мире ширится.