Читать книгу - "Счастливо оставаться! - Татьяна Булатова"

– Хозяйка, – почтительно называли госпожу Вольчик рыночные торговцы.

– Хозяйка! – с нетерпением окликали Вику строители их с Геной будущего дома и требовали денег.

– И кто тут в доме хозяйка? – засомневалась свекровь, поселившаяся в королевском дворце четы Вольчик.

– Я в доме хозяин! – напоминал Гена и грозил матери пальцем.

Мадам Вольчик багровела и удалялась в покои королевы-матери, чтобы пожаловаться Боженьке на неблагодарного сына и невоспитанную невестку. Одного слушателя ей казалось недостаточно, и она несла правду в народ, активно заселяющий соседние территории. Неутомимая мадам Вольчик создала клуб обиженных матерей, главная цель которого сводилась к восстановлению справедливости и возвращению отнятых сыновей.

– Чашку чая не предложит! – делилась она с членами клуба. – Гости приходят – к столу не позовет. И ладно бы королевских кровей, а то стриптизерша безродная!

О подрывной деятельности свекрови Вика узнала случайно, разговорившись с молодой соседкой, приглашенной в дом под предлогом налаживания дружеских отношений. Соседка хотела дружить изо всех сил и потому с легкостью выдала тщательно охраняемую тайну коттеджного поселка о беззакониях в семье известного бизнесмена Геннадия Вольчика.

Вика рассказала мужу все. Гене стало стыдно… Перед людьми.

– Я-а-а! – бушевал Вольчик. – Известное лицо в городе! Я-а-а-а – плохой сы-ы-ын?! Как я-а-а-а людя́м в глаза смотреть бу-у-уду?! Чтобы па-а-альцем тыкали?!

Услышав Генины вопли, мадам Вольчик поспешила удалиться в королевские покои в целях сохранения имперского достоинства и запереться изнутри. На всякий случай.

– Поговори с ней, – просила жена. – Только спокойно.

Вика так испугалась за безопасность свекрови, что отступила обида.

– Спо-кой-но… Спо-кой-но… – внушала Вика мужу.

– Какой, на хрен, спокойно! – возмущался Гена и открывал холодильник.

– Ты хочешь есть? – отвлекала внимание супруга.

– Я-а-а-а? – отметал от себя Вольчик намек на существование примитивных, можно сказать, низменных инстинктов. – Я-а-а-а? Есть?

– Ты же не завтракал!

– Как я могу завтракать, Вика?! Как я могу завтракать, когда весь поселок говорит о том, как Гена-очешник издевается над престарелой матерью?

– Ну не такая уж она и престарелая, – осторожно напомнила Вольчик-младшая. – Ей всего-то шестьдесят два.

– Всего-то? – возмущался Гена холодному спокойствию жены. – Это ты говоришь «всего-то»?

– Моим родителям, – начала было Вика, но договорить не успела.

– Твоим родителям… – театрально разводил руками Гена. – Твоим родителям не пришлось воспитывать двоих детей!

– Ну да, – соглашалась супруга. – Они воспитывали троих.

– Троих?

– Троих, и ты прекрасно об этом знаешь.

– Но заметь, – Вольчик замирал посреди кухни. – Вдвоем.

– И что? – Вика делала вид, что не понимает, куда клонит Гена.

– Что-о-о-о-о? – орал тот. – Это ты называешь «и что»? Моя мать воспитывала нас одна! Одинешенька!

«Угу, – хотелось съязвить Вике. – Именно поэтому она и отдала тебя в спортивный интернат в десять, а твоего брата – тремя годами позже».

– Это твой папаша бороздил моря и океаны! А я своего в глаза не видел! Только на фотографии. Шмо-о-о-отки! Одни тряпки на уме!

– Причем тут тряпки? – искренне недоумевала Вика, пытаясь обнаружить связь между фотографией старшего Вольчика и вещизмом.

Гена переводил дух и набирал в легкие побольше воздуха, чтобы изрыгнуть из себя очередную тираду.

– Тряпичница, – озвучивал он приговор собственной жене и с жадностью, прямо со сковороды, заглатывал котлету.

«Тряпичница» смиренно доставала тарелку и накладывала на нее недавно шипевшие в масле мясные комочки. Вольчик ел с нескрываемым аппетитом. Успокоившись, обтирал рот и назидательно поднимал вверх палец.

– Я требую уважения. К себе и к своей матери.

Вика растерянно смотрела на мужа и окончательно терялась в догадках: «Что я сделала не так?! Может быть, нужно было промолчать? Не выносить сор из избы? Так я его и не выносила…»

– Довела! – констатировал Гена и, шумно выдыхая, поднимался вверх по лестнице восстанавливать справедливость.

О ней же мечтала и Вика. Тщетно. Экспансия ревнивой свекрови приобретала глобальный характер.

– Мама, – требовательно стучал в запертую дверь Вольчик.

Мама хранила молчание.

– Мама, – уже спокойнее, но все равно достаточно строго окликал сын святую женщину, добровольно лишившую себя контактов с миром.

Отшельница не подавала признаков жизни.

– Ма-ма, – виновато поскуливал Гена под дверью и скреб пальцем косяк. Палец скользил по отлакированному дереву, оставляя за собой мутноватую дорожку. «Можно было темнее, – рассуждал Вольчик, внимательно разглядывая блестящее покрытие. – Хотя… Ничего…»

– Мне ничего не надо, – раздавалось из-за двери. – Я ни в чем не нуждаюсь. Ничего не прошу.

– Я тебя прошу, – с неподдельной горечью в голосе говорил Гена. – Открой.

Мадам Вольчик тяжко вздыхала.

– Открой!

– Зачем?

– Надо!

– Уже ничего не надо, – скорбно роняла та в замочную скважину и вздыхала еще громче, чем прежде. – Поздно…

От горького «поздно» Генино воображение разыгрывалось, и краснодарский бизнесмен видел лакированный гроб, утопающий в живых цветах, слышал траурную музыку и испытывал чувство невозвратной потери. Сиротство дышало ему прямо в затылок.

– Открой немедленно! – В голосе Вольчика проскальзывали капризные интонации отвергнутого ребенка.

Мать не сдавалась.

– Ви-и-ика!

Вика взлетала по лестнице.

– Вот посмотри!

Она старательно таращила глаза.

– Вот посмотри, что ты сделала!

– Что я сделала?

– Вот, что ты сделала! – горько констатировал Гена и снова стучал в запертую дверь.

Королева-мать ехидно улыбалась в своем чертоге, представляя растерянное лицо невестки.

Вика покрывалась пунцовыми пятнами и отводила взгляд в сторону.

– Посмотри! – приказывал Гена и тыкал пальцем в замочную скважину. – Сюда посмотри!

– Мама… – выдавливала из себя Вика, чуть не плача. – Откройте дверь…

Ликованию мадам Вольчик не было конца: ведь есть! Есть Бог на свете! «Есть грозный судия! Он ждет!» И он поставит на место эту безродную профурсетку, столь нагло отобравшую у нее сына. Хорошего, послушного мальчика. Немного невезучего. Немного пьющего. Зато родного. Своего собственного!