Читать книгу - "Миграции - Игорь Клех"

Доротее Троттенберг

1. Черт крадет луну

А если по лунному календарю, так целых два месяца. Да только луны — ни полной, ни серповидной — я здесь не видел ни разу. Черт какой-то по приказу ведьмы спер ее — укатил, как круг швейцарского сыра, и под Тойфель-брюкке, Чертовым мостом, в заначку спрятал, чтоб, когда ни у кого не будет ничего, у ведьмы с чертом все было. Хотя, может, это просто горы такие рослые кругом, что траектории луны не видно с полоски берега Фирвальдштеттского (то есть «Четырех лесных кантонов») озера — и в зеркале воды нечему отражаться, кроме огней прибрежных отелей?

Очертания цепи озер прихотливы и в плане напоминают то ли потекший, как у Дали, крест распятия, то ли материализующегося джинна, вырвавшегося из узкого горлышка под Флюэленом, дважды переломившегося от порывов ветра — в коленях и пояснице — под Брюненом и Фитцнау, но уже начавшего отращивать голову и лапы в районе Люцернского озера. Чему тут удивляться — горы и пропасти земные известно чьих рук дело.

Дико мрачная и красивая двузубая гора, нависающая над Люцерном, вся в потеках глетчеров — носит имя… Пилата. По преданию, после похорон пятого прокуратора Иудеи на римском кладбище душа его не находила покоя, и в Риме и его окрестностях стали твориться недобрые дела. Римляне взмолились, прося избавить их от напастей, и тогда неприкаянной душе Пилата было велено войти в гору на севере, где она с той поры заточена. Скверные вещи стали происходить и на новом месте. Дело дошло до того, что власти Люцерна даже пастухам запретили подниматься на склоны этой горы, чтоб не потревожить душу Пилата и не накликать очередное бедствие. Такими — то ли суеверными, то ли верующими — были гельветы с полтысячи лет назад. Ныне на гору, превращенную в туристический аттракцион, с одной стороны проложена зубчатая железная дорога, с другой — ходит фуникулер.

Но даже если оставить мифологию и поверить, что горы эти нагромождены атакой ползущих льдов Ледникового периода и ответным тектоническим возмущением земных недр, общая картина от этого не упростится. Горы вышли на удивление красивые: граненые, острые, компактные, — как расставленная на полках буфета хрустальная посуда, — но перепутано все в их строении, «будто в России» (как выражались немецкие геологи начала XX века), так что ни концов, ни начал не найти. «Ноу-хау» Земли.

Кроме того, в ущельях образовались десятки кристально чистых и живописных озер, в которых отразились горы. Вода Фирвальдштеттского озера, на берегу которого я прожил месяц, настолько чиста, что рыба в ней не живет — ей там скучно и нечего кушать, а рыбаки, исправно тянущие пустые сети во всех бухтах, думаю, наняты туристическими фирмами для пущей живописности — невооруженным взглядом видно, что симулянты. Была у меня с собой браконьерская снасть (а какая еще?! Не мог же я записаться и пройти какие-нибудь полугодовые «курсы рыбака», чтобы получить удостоверение, позволяющее удить в водоемах отсутствующую, как выясняется, рыбу!), но, насмотревшись на тяжелый тщетный труд швейцарских рыбаков, оценив прозрачность воды (леску в ней было бы видать даже с пролетающих натовских истребителей — а рыба, заведись она в ней, могла бы глядеть рыбаку прямо в глаза, укоризненно качая головой), я и не подумал испытать в нейтральных водах свою донку на резинке, это детище ленивого русского «левши».

Фирвальдштеттскую форель я видел только в справочниках — ее нет даже на субботнем рынке на набережной Люцерна, где чего только нельзя купить из снеди. А нет рыбки — нет и чаек. Птички, в отличие от Цюрихского озера, здесь все черные да пегие, белые — только лебеди. Если слышишь над водой хлопанье двустворчатых дверей — это лебедь, вытянув змеиную шею, бежит стометровку по воде, чтоб в очередной раз посрамить законы Ньютоновой физики и, оторвав тяжеленный жирный зад от поверхности воды, перелететь на бреющем полете в другую, более сытную бухту. Да еще какой-то дьявол кричит по ночам, зовет или пугает: «У-у! У-гу-гу-уу!» В одну из ночей я выследил его с диктофоном и записал голос — это оказался какой-то из сычей, Waldkauz. Несколько таких облюбовали верхушки секвой, высаженных сто лет назад на берегу озера, с которых они перекликались, приступая к ночной охоте на мышей. У швейцарцев секвойя зовется «мамонтовым деревом». Это название сразу приводит на ум стенную роспись в люцернском Глетчергартене — «Вид Люцерна 16 тысяч лет назад», — где пара мамонтов взирает с возвышенности на плоскогорье, по которому, змеясь и крошась, наползают с севера ледники, — когда ледники отступят, мамонты исчезнут, а на этом месте будет построен город.