Читать книгу - "Информация - Мартин Эмис"

— Ладно. Какое у нас первое слово?

Наморщив лобик, Марко смотрел на страницу.

— Ладно. Какая у нас первая буква?

— …Кэ, — сказал Марко.

— Подумай.

— Хэ.

— Хорошо. Дальше.

— …О.

— Хорошо.

— …Тэ.

— Подумай.

— …Шэ.

— Хорошо.

— …И.

— Да.

— Й.

— Хорошо. И что получается? — Ричард подождал. — Что же получается? — Ричард подождал еще немного. Наконец ему надоело ждать, и он сказал: — Хо-ро-ший.

Теперь они оба в упор смотрели на неприступную твердыню второго слова.

— Мэ, — произнес Марко. — А, — сказал он немного погодя. И еще немного погодя: — Лэ.

— Ну, Марко?

— Ы, — сказал Марко.

— Нет. Подумай.

— Ль.

— Хорошо.

— Чэ.

— Да.

— И.

— Дальше.

— Кэ.

— Молодец. А теперь прочитай все слово.

— Ма-лы-чик.

— О боже, — сказал Ричард.

На самом деле в эту минуту он думал о том, как малыш вообще может сидеть у него на коленях. Неужели он не слышит того бессвязного блюза, который без конца крутится в голове у отца? Как случалось и прежде, Марко, в своей шелковой пижамке сидящий у него на коленях, его невинное ерзанье вызвали у Ричарда эрекцию. Раньше это его тревожило и поражало, как что-то, о чем лучше помалкивать. Но опять же, он был в достаточной степени художником, чтобы верить в общечеловечность своих реакций. Он расспрашивал других папаш и выяснил, что с ними случалось то же самое. Это было всеобщим — универсальным. И все же это казалось извращенным по своей сути. Особенно если подумать обо всех прочих случаях, когда мысленно молишь об эрекции, но все бесполезно. А сейчас она была совсем не нужна. Напротив, она была нежелательна.

Они кое-как одолели «плохой» (пло-кой, пло-ной), снова составили «мальчик», потом с трудом сложили «пошли» (пожли, помли) и наконец добрели до предлога «в». В следующее слово Марко вглядывался минуты полторы. За это время Ричард успел выбраться из-под него. Ладно: бог с ним, с этим «лесом». Леса… они у Данте, Спенсера, Вергилия и Мильтона символизировали жизненные соблазны. Хороший мальчик и плохой мальчик отправились в лес. Заколдованные поляны в мрачных чащобах, здесь есть места, где легко сбиться с пути, или места, где колдовские чары развеиваются, — в любом случае, это места, где ты должен пройти испытание. Ричард подумал, случалось ли Гвину в ходе его экспериментов по впаданию в детство читать так, как читает Марко: по одной букве за двадцать секунд. Как удалось Гвину развить в себе эту привычку? Возможно, автоматически, возможно, у его придури были перерывы на обед. А может, он просто думал, что это хорошо для его имиджа. Он мог притворяться ради журналистов, которые покорно и с восхищением описывали этот феномен. Вот Гвин замолкает на середине фразы, берет из вазы апельсин и задумчиво разглядывает его. А вот, выйдя из ресторана, он вдруг замедляет шаг, словно пригвожденный к месту, около витрины магазина игрушек. И это невозможно проделать еще раз, потому что номер с апельсином выдумал какой-то шпион, а магазин игрушек — это вовсе не чудесный храм, а поле битвы финансовых аналитиков и специалистов по маркетингу… Неожиданно Гвин уехал в десятидневную поездку по Италии, где, как он уведомил Ричарда, второе издание «Амелиора» «вызвало живой отклик». Единственной положительной динамикой в делах Ричарда можно было считать то, что ему удалось заказать, получить и должным образом препроводить в печать положительную рецензию на «Парное свидание» Люси Кабретти — критика-феминистки из Вашингтона.

Марко соскользнул с колен отца, и Ричард бросил детскую книжку за спину. На мгновение его взгляд задержался на биографии, которую ему нужно было рецензировать: она была величиной с большую переносную магнитолу. Ричард потер лоб. Ночью ему приснился какой-то клуб на Северном полюсе, где в пищу употребляли женщин, а престарелые нацисты бражничали с накачанными наркотиками монстрами…

Ричард нехотя поднялся наверх, чтобы принять душ и одеться. Он постоял, согнувшись, в крохотной кабинке, пока сверху лилась вода, а потом натянул на себя одежду. Посмотрел на себя в зеркало — синяки под глазами, словно шрамы, волосы стоят дыбом, как от ужаса. Эта картинка заставила его отказаться или, по крайней мере, отложить на какое-то время ближайший план: соблазнение чуть тронутой легким загаром Деметры Барри. И еще это заставило его задуматься. Откуда я вернулся? Где же я был? Не в стране снов, не во сне, как это было когда-то, а на каком-то другом испытательном полигоне, в каком-то другом лесу. В лесах «Комуса» Мильтона и «Королевы фей» Спенсера? Нет. Скорее это был лес, знакомый тому дикарю из блинной «Канал Крепри»: поляна, сломанные и раскиданные причиндалы для пикника, вполне современный мусор и объедки, деревья, терпеливо и горестно роняющие капли ядовитого дождя. Джина, как обычно, оставила постель незаправленной. Ричард стоял голый и смотрел на голую простыню, на ее складки, на ее влажный блеск. Каждое утро мы все больше оставляем в постели: все больше уверенности, силы, любви. Больше волос и кожи: отмерших клеток. И тем не менее эти частички опережают вас на шаг, готовясь воссоединиться с космосом.

Ричард стал бриться. Муха, ленивая лондонская муха, слабо жужжа, билась о стенки запотевшей душевой кабинки. Лондонские мухи — это особая порода. Толстые и медлительные — к октябрю они превращаются в живые трупы. Ричард брился. Он отметил, что его щетина стала еще щетинистей и еще более непослушной. Но погодите, подумал он: ведь я еще не старый. У меня на лице все еще сохранились родимые пятнышки, угри и даже гнойные прыщи, как у мальчишки-подростка (часто его лицо казалось ему одним большим прыщом). Я все еще постоянно думаю о сексе и готов дрочить при любой возможности. Я все еще разглядываю собственное отражение в зеркале. Но этот путь предстоит пройти всем нам: от Нарцисса к Филоктету с его смердящей раной. Ричард вздрогнул так, как будто бы он порезался. С Джиной они теперь играли в какие-то сексуальные прятки. Он даже не мог себе позволить обнять ее, потому что объятия вели к поцелуям, а поцелуи — к маленькой смерти. Поэты ошибаются, когда говорят, что совокупление похоже на смерть. Как раз наоборот, маленькая смерть — это то, что переживал он. Как проводила Джина свои пятницы? Ричард перестал за ней следить. Он лишился права знать правду. Боже, и еще эта долбаная муха жужжит и вьется между ног. Колючая, толстая, обреченная, пережившая свое время. Когда Джина смотрела фильмы ужасов, она закрывала уши руками. Не глаза, а уши. Ричарду не хотелось думать о том, что бы стал закрывать он.

Он потрогал шишку на шее. Разумеется, это всего лишь киста: да уж, он кистозный парень. Уговаривая себя не переживать по этому поводу, Ричард решил, что добился ощутимого прогресса в своей ипохондрии. Его уже больше не мучили характерные для кризиса среднего возраста периодические приступы паники, когда стоит вам почувствовать, что у вас кольнуло там или здесь, и вы уже подозреваете, что смертельно больны. Теперь, привыкнув, что у него все время что-нибудь болит или где-нибудь колет, Ричард уже больше не подозревал, что у него рак, или дистрофия, или лихорадка, или «крысиный» вирус, или аллергический шок, или устойчивый к антибиотикам стафилококк. Гангрена или проказа. Теперь он не сомневался, что у него все эти болезни вместе взятые.