Читать книгу - "Тибетское Евангелие - Елена Крюкова"

Он встал с колен. Струистыми светлыми складками стекал вниз хитон. Он был весь мокрый, будто сейчас из вод Байкала на берег вышел. От лица исходил голубой свет; и из-под босых стоп свет бил вверх, отвесно. Шубин открыл рот да так и не закрывал. Глаза его выкатились из орбит, и стал он похож на лупоглазого рака. И руки, как железные клешни, шевелились медленно, тяжело.

Руки искали — убить, а натыкались на свет.

За щитом синего света стоял Исса. И сам, со стороны, услышал свой голос:

— Я ухожу навсегда. Молоко вернулось. Смой стекла с груди и лица ее! Прижги порезы! Останутся шрамы. Шрамы всегда остаются. На всю жизнь. На душе и на коже. Это не стекло, а снег! Култук снег наслал. Вот она, метель, идет на полнеба! Будьте счастливы! Никогда не ревнуйте! Мужчина — это женщина, а женщина — мужчина. Вас не двое. Вы — одно. Не двое! Не двое! Не два! Одно! Всегда одно!

И с этими словами Исса пятился к двери.

И, наткнувшись спиной на дверь, толкнул ее и вышел на снег — в летящем хитоне, босой, без зипуна и унтов и ушанки.

И лишь когда отошел от ворот избы и на дорогу вышел — вслед ему полетели и зипун, и ушанка, и унты: это Шубин, опомнясь, выбежал на крыльцо и вдогон ему бросил.

Он вышел на берег. Одежку теплую в руках тащил.

Ах ты, опять хитон священный, золотой под серый зипун прятать: а делать нечего, сморозишься, старик.

Оделся. Унты чужие пялил долго. Маловаты они ему были.

Вздернул голову. Потер щеку, и щетина оцарапала ладонь. И правда, култук нагнал с севера толпы туч; тучи шли, и шли, и шли, летели, сбивались в кучу, росли, как серые стога, метались, как лисы, одержимые бешенством, и вились серые, золотые, рыжие, смоляные хвосты. Звери небесные! Звери мои! Растерзаете меня!

Куда теперь?!

А вперед.

«Вперед, к людям моим! К богам моим! Еще не беседовал я с богами моими вслух, не сиживал с ними на валунах близ синей воды! Не рыбалил с ними и водку не пил! Но сегодня, сегодня я важное понял! Не два, никогда не два — лишь одно! Нет вражды! Нет войны! Люди сами придумали борьбу. Нет борьбы, ибо как можно бороться с самим собой?»

Наконец унты натянул, и ушанку поглубже надвинул. Ветер ярился.

Побрел по берегу. Байкал скалился волнами. Начинал гудеть — страшно, протяжно.

«Воет как волк. Из села выйду — так из кедрача волк навстречу мне выйдет. О чем буду говорить с ним? Как со зверем один язык найду? А так и найду. Не двое нас! Мы — одно!»

Байкал разымался, распахивался бездной, синим бурлящим адом. Исса глядел в Байкал, как в пропасть. «Эх, и мне в нем пропасть! Если ближе подойду — так в себя, в глубь, утянет!»

Первобытная, дикая сила восставала из-под земли, рушилась с небес. Гнула, крутила. Зачем мощь природы одолевать? Не два! Одно. Ты и ветер — одно! Ты и волны — одно!

Исса раскинул руки. Захохотал. Смех потонул мгновенно, как топор, кинутый в воду, только мигнул, мелькнул серебряной молнией в навалившейся, клубящейся черноте.

Исса шел сначала по берегу, брел по снегу. Вот он уже у воды, и черно-синяя вода накатывает грозно из бешено гудящей дали. Близь и даль — одно. Буря и покой — одно. Как он раньше этого не знал!

«Жизнь и смерть — одно», — сказал себе Исса израненными сумасшедшим стеклом губами. Ветер давно уже сдул осколки с лица его; кровь еще сочилась, высыхала, замерзала.

«Меня чуть не убили; но, если б и убили, я бы все равно жив был. Ибо я Исса».

Сначала по берегу, по льду, по камням; потом — по тучам.

Исса шел по тучам, по закраине ветра, и смеялся ледяными губами. И раскидывал руки, чтобы на летящих тучах удержаться, на землю не упасть.

— Вот я иду! Иду я, Господи! Я приду к тебе!

И не волк вышел навстречу ему из-за ревущих под ветром, гнущихся могучих, черных кедров, а тоненькая, похожая на девочку музыкантша, та органистка по имени Лидия, что выдернула его жизнь из смерти, как тугой органный штифт.

Музыкантша Лидия протянула к нему белые тонкие руки, они по локоть высовывались из темно-синего, блестящего, расшитого серебряной нитью длинного платья. Ножку на снегу из-под подола выставила. И — раз! — подол откинула. Увидел нагие ноги. Черную сетку колготок увидел. Розовые, под черным, раковины колен. Лидия, пошатываясь на концертных каблуках, близко подошла, дохнула ему в изумленное лицо духами, потом, помадой, свежим запахом юной цветочной плоти.

— Я и ты — одно, — сказала органистка, слизывая с губ сладкий снег и хвойный, дымный ветер, и подняла музыкальные руки ладонями вверх.

В каждой зеркальной ладони он, Исса, отразился.

Из правой ладони глядел на него мужчина; из левой — женщина.

Раздвинулись женские русалочьи ноги, и он вошел в лоно, и руки втекли в ее руки, и живот лег в живот, как монета в копилку.

И глубоко, до дна слабых старых легких, вдохнул Исса музыку, первую бурю свою.

И пьяным, отчаянным стал.