Читать книгу - "Одно слово стоит тысячи - Чжэньюнь Лю"

Как-то раз в конце позапрошлого года Цзян Ху снова отправился вместе с Лао Бу и Лао Лаем за луком. Трое мужчин снарядили три запряженные ослами повозки и, коротая путь за разговорами, через семь дней добрались до Тайюаня. В Тайюане рос лук под названием «куриная ножка»^[71]. Причем по размеру эта «куриная ножка» вполне тянула на свиную голяшку. А когда этот лук разжевываешь, он ударял в нос так, что мама не горюй. Ядреный на вкус, он совсем не отдавал горечью, поэтому этот лук был нарасхват. Приятели нагрузили луком все три телеги и, даже не передохнув в Тайюане, поспешили обратно, желая поспеть в Яньцзинь к двадцать третьему числу последнего месяца на ярмарку. Где-то продвигаясь быстрее, где-то медленнее, после трех дней пути они наконец подошли к уезду Циньюань. И тут погода переменилась, подул северный ветер, закрутила метель с мокрым снегом. Ветер в провинции Шаньси оказался холодным и резким, а тут он еще и хлестал по лицам путников снегом. И ладно бы мучились только люди, но с ними были еще и ослы: взмыленные от тяжелой ноши, они так тряслись от холода, что хозяева распереживались. Добравшись до Циньюаня, трое приятелей посмотрели на небо: хотя до захода солнца оставалось еще часа четыре, они приняли решение остановиться и переночевать. Отыскав постоялый двор, они загнали своих ослов в стойло, накормили, тут же разведя огонь, обогрели, а потом отправились на улицу в поисках какой-нибудь забегаловки. Им хотелось поесть чего-нибудь горяченького, чтобы согреться. Но, заглядывая в харчевни, они тут же из них уходили: то помещение им казалось холодным, то цена слишком завышенной. Наконец они набрели на заведение в самом западном околотке города, где готовили суп с потрохами. Эта маленькая харчевня показалась им вполне опрятной и сносной по ценам. Суп тут варили прямо при посетителях, что создавало особый уют, а поскольку за окнами уже совсем стемнело, приятели решили остаться здесь. Но, учитывая, что непогода задержала в Циньюане всех проходящих мимо торговцев, это заведение, очень кстати стоявшее у дороги, теперь было битком набито посетителями. К счастью, одна компания как раз освободила столик, и Цзян Ху с товарищами тут же присели на освободившиеся места. Они заказали три тарелки супа с потрохами и тридцать лепешек в придачу. Клиентов в харчевне всегда было много, поэтому лепешки тут готовили впрок и приносили сразу, а вот суп, который варили по требованию, приходилось ждать. Суп подавали в кастрюльке, из которой можно было бесплатно подливать добавку, так что съедать свои десять лепешек никто не спешил, все оставляли их к супу. Спустя часа два суп наконец принесли, и мужчины целиком отдались своей трапезе. Пока они ели, занавеска отогнулась, и внутрь зашла еще одна компания из двух мужчин и женщины. Не заметив свободных мест, они присели на лавку, что стояла напротив стола, где ужинал Цзян Ху со своими друзьями. Они тоже заказали три тарелки супа и тридцать лепешек. По их разговору можно было определить, что мужчины говорили с шаньдунским акцентом, а женщина — с шаньсийским. Судя по отдельным фразам, скорее всего, они занимались перепродажей ослов. Ожидая заказ, они стали меж собой перешучиваться. По всему складывалось ощущение, что их спутница не была ничьей женой, а скорее напоминала их временную сожительницу. В пользу этого говорило и то, что флиртовала она не с кем-то одним, а с двумя сразу. Ничего удивительного в этом не было, так что Цзян Ху, увлекшись супом, не сильно обращал на них внимание, а вот Лао Бу, который вечно совал свой нос куда не надо, без конца пялился на эту женщину. И ладно бы только пялился, так нет же, нагнувшись к Лао Лаю, он что-то шепнул в ее адрес и захихикал. Их перешептывания и смешки не понравились сидевшим напротив шаньдунцам, и те вспылили. Оба они были разной комплекции: один высокий, другой низкий, но как один крепкие. Тот, что был пониже, плюнул в сторону Лао Бу и Лао Лая и крепко по-шаньдунски выматерился: «Ща я вам устрою такой кабздец! Чего шепчетесь? Говорите уже, где там у вас чешется, отделаю — мало не покажется!» Лао Бу сразу прижух, не смея вякнуть, а вот Лао Лай, который что в Яньцзине, что за его пределами никого не боялся, за словом в карман не полез. Спор разгорался все сильнее, пока не подошел официант с тремя тарелками супа. Только было он хотел помирить стороны, как высокий шаньдунец отступил назад и, схватив тарелку с горячим, только что с пылу с жару супом, нацелился на Лао Лая. Лао Лай тоже отступил на шаг и, вооружившись скамейкой, приготовился к бою. Цзян Ху, почуяв неминуемую драку, перестал жевать лепешку и поднялся, чтобы утихомирить скандалистов. Понимая, что перед ним шаньдунец, он, дабы вызвать расположение, вместо привычного обращения «старик» назвал его «вторым братом», ведь в слове «старик» содержался намек на У Далана, в то время как под «вторым братом» подразумевался У Сун^[72]:

— Второй брат, это моя вина, что эти двое тут распоясались. Что взять с чужаков, прими мои извинения за них.

Однако шаньдунец не отставал. Оценив тщедушное телосложение и слабый голос Цзян Ху, он решил над ним поиздеваться и заявил:

— Извинения, говоришь? Валяй! Назови ее мамочкой.

Сказав это, он показал на стоявшую рядом спутницу. Однако шаньдунец просчитался в отношении Цзян Ху и только подлил масла в огонь, не приняв извинений и продолжив ссору. Просьба назвать мамочкой потаскушку взбесила Цзян Ху. А взбешенный Цзян Ху представлял угрозу посерьезнее, чем взбешенный Лао Бу или Лао Лай. Оставив дальнейшие уговоры, он вышиб ногой чашку с супом из рук шаньдунца, схватил его за волосы и стал со всей дури колошматить об столешницу, разбив тому лицо в кровь. Тут уж перепугались все: и шаньдунец-коротышка, и их пассия из Шаньси, и Лао Бу с Лао Лаем, и все, кто сидел в харчевне. Никто не ожидал, что у этого хилого парня обнаружится столько силы и смелости. Но тут оказалось, что у окровавленного шаньдунца имелся при себе нож. В первую секунду, когда Цзян Ху застиг его врасплох, он даже не мог защититься, но очухавшись, он неожиданно выхватил из-за пояса нож и всадил его прямо в грудь Цзян Ху. Когда же нож вытащили из раны, из нее тут же, забрызгав стену, выплеснулась кровь. Лао Лай с Лао Бу, забыв обо всем, бросились к упавшему Цзян Ху. Пока они наконец поняли, что произошло, шаньдунцев вместе с их спутницей из Шаньси уже и след простыл. Лао Лай с Лао Бу хотели было кинуться в погоню, но на улице стояла непроглядная тьма, да и вьюга разгулялась не на шутку. Лежавший на полу Цзян Ху испустил тяжелый вздох и помер, под ним растеклась большая лужа крови. Прихватив с собой свидетелем хозяина харчевни, Лао Бу с Лао Лаем отправились в управу доложить о случившемся. Но убийца был неместным, к тому же никто не знал ни его имени, ни места проживания, а о том, что он из провинции Шаньдун, говорил лишь его акцент. Что до потаскушки из Шаньси, так у той и подавно дом был повсюду. Да и как поймать того, у кого есть ноги? Оказавшись в тупике, Лао Бу с Лао Лаем три дня провели в уезде Циньюань, после чего повезли труп Цзян Ху обратно в Яньцзинь. Меж собой товарищи договорились утаить истинную причину гибели Цзян Ху, а именно: не говорить, что несчастье произошло по их вине. Решили лишь сказать, что в Циньюане Цзян Ху вступил с одним мужиком в перебранку, после чего между ними завязалась драка, и тот его зарезал. Направляясь за луком в Шаньси, Цзян Ху был живым и невредимым, а теперь возвращался лишь его труп. Жена Цзян Ху, У Сянсян, прижав к себе ребенка, несколько раз закатывала истерику и падала в обморок. Расклеенные перед праздником красные надписи на их дверях сменились на белую траурную бумагу для сжигания.